колбаски, еще бутылку водки, на станции отрядили быстроногого студента купить соленой рыбки, потом зазвали на рюмку чаю веселую проводницу.
Остаток пути пролетел незаметно: взахлеб рассказывали анекдоты, пели протяжные казачьи песни, и Лапокосов, блестя глазами, несколько раз с непонятным намеком спрашивал у раскрасневшейся проводницы: «Валюшка, признавайся, у тебя шуба есть?»
Подъехать к отчему дому на такси оказалось невозможно: узкая улочка была плотно забита автомобилями. Водители яростно сигналили кому-то впереди и переругивались между собой.
— Надо же, и здесь пробки! — устало удивилась Зинка.
Она прикинула расстояние, оставшееся до родительского дома, — меньше квартала. Чемоданов у нее всего два, оба не особенно тяжелые, можно донести. Зина отпустила такси — или, скорее, это застрявшее на одном месте такси ее отпустило. Кузина подхватила свой багаж и заковыляла по разбитым плиткам тротуара, то и дело спотыкаясь и произнося незабываемые русские ругательства. Угораздило же ее надеть в дорогу туфли на высоком каблуке! А все глупое тщеславие: хотелось предстать перед родными во всей красе.
— Здравствуй, Родина! — ворчливо сказала Зина, сворачивая в нужный проулок.
Она полной грудью вдохнула дым отечества: как и год, и пять, и двадцать пять лет назад, в палисадниках, в нарушение нового постановления городской администрации, жгли опавшие листья.
Лимонно-желтая листва горела плохо, видно, была не совсем сухой. Зина наметанным взглядом оценила уровень воды в сточной канаве и поняла, что не так давно прошел сильный ливень или же дожди лили несколько дней подряд. О том же свидетельствовала большая ветка, поставленная листвой вверх в открытый люк. Желтые пятачки листьев весело трепетали. Еще одна местная традиция: в сильные ливни старый центр Екатеринодара превращается в Венецию, мощеные улочки то и дело затапливает, и поэтому народ заблаговременно снимает крышки с люков, давая сток воде. А чтобы никто не дай бог не ухнул в открытый колодец, упреждающим знаком для водителей и пешеходов в отверстие люка вертикально устанавливается какая-нибудь палка или ветка. Крышки, правда, и после дождя не всегда возвращаются на место, потому что ушлые граждане нередко сдают их в пункт приема металлов. Тоже традиция…
С квадратными чемоданами в руках Зинка была неповоротлива. Опасаясь зацепиться за растопыренную ветку тонкими колготками, она поставила багаж на тротуар, осторожно потянулась к деревцу, выдернула его из люка и перебросила через низкую ограду палисадника. Движение оказалось слишком энергичным: пуговица на ее плаще не выдержала и с треском отскочила.
Плащ на кузине был американский, пуговица, естественно, тоже. Найти такую же в Екатеринодаре даже с Зинкими способностями шансов было маловато, а покупать и перешивать весь комплект — пять пуговиц на застежку, по одной на рукава и еще две на карманы — Зине не хотелось, потому что привычка избегать лишних расходов стала ее второй натурой. Поэтому она, не мешкая, кинулась подбирать оторвавшуюся пуговицу, но та со стуком проскакала по асфальту и, провожаемая Зинкиным тоскливым взглядом, канула в открытый люк, Зинкиными же стараниями избавленный от заградительной ветки.
— Вот скотство! — раздосадованно воскликнула кузина.
Убытков избежать не удалось: не лезть же в самом деле за пуговицей в колодец? Или все-таки лезть?
Размышляя, Зина аккуратно присела на корточки рядом с люком, вгляделась в темную глубину и на самом дне увидела что-то светлое. Напрягая зрение, она с уверенностью определила светлое как человеческую руку — не то в бинтах, не то в белой перчатке, какие надевают солдаты почетного караула и оркестрантки-мажоретки. Аккурат в белой ладони, как в гнезде, лежала Зинкина драгоценная пуговица. Не совсем потерялась, стало быть.
— Эй, вы там! Вы меня слышите? — гулко прокричала Зина в темноту люка.
Со дна колодца не доносилось ни звука. Зина испугалась. Шкурное беспокойство за пуговицу уступило место воспитанному семьей и советским обществом гуманизму. Она оставила чемоданы, скинула с ног туфли на шпильках и, наплевав на колготки, со всех ног припустила к родительскому дому.
— Доченька моя дорогая! — всплеснула руками мама, увидев на пороге запыхавшуюся Зинку.
— Мама моя родная! — в тон, но явно некстати воскликнул папа, в отличие от супруги сразу разглядев, в каком виде прибыла из-за океана его дорогая доченька: с пустыми руками, расхристанная, запыхавшаяся, босиком и в дырявых чулках.
Зина, желавшая своим появлением произвести впечатление на родных, могла быть довольна: реальная сцена возвращения блудной дочери воображаемую картину далеко переплюнула!
— Мамуля, папуля, здравствуйте! — скороговоркой сказала она. — Как я рада вас видеть, умереть можно! Срочно звоните в «Скорую» и Службу спасения!
Пока сообразительный папа молча накручивал телефонный диск, мама выспросила у Зинки подробности случившегося и разволновалась. Сама же кузина, напротив, немного успокоилась, сообразив, что если прибывшие по вызову спасатели сумеют вытащить из люка неподвижное человеческое тело, то достать заодно маленькую пуговку им будет раз плюнуть.
Пушистая Иркина шуба уютно лежала на моих плечах, мех блестел и искрился. После обеда я сидела на высоком крыльце Иркиного дома, жмурясь на солнышке и с интересом наблюдая за Иркой и Монтиком- Сержем — он уже привычно откликался на оба имени. Воркуя, как голубки, они пробовали себя в садоводстве. Если я правильно поняла, для каждого из них это был первый опыт такого рода. Ирка и Монтик творили клумбу. На мой взгляд, сажать цветы в конце октября странновато, но Ирка с необычайным энтузиазмом занялась этим рискованным мероприятием — уж очень ей хотелось максимально быстро и качественно обустроить свой семейный очаг и прилегающие к нему территории.
Наблюдать за ними было сущее удовольствие. Ни один в достаточной мере не владел языком партнера, поэтому англо-русский словарь они буквально вырывали друг у друга из рук, как передовики социалистического производства переходящее красное знамя. Необходимость периодически брать в руки какие-нибудь инструменты, а значит, откладывать в сторону полезную книжку приводила к перманентным поискам словаря. Тогда в ход шел сурдоперевод, а в крайних случаях Ирка и Монтик обращались за помощью ко мне.
Монтик учился русскому с поразительной быстротой, Ирке английский давался намного хуже, даром что она учила его и в школе, и в институте. Сам собой сложился уникальный метод обучения, заключавшийся в том, что моя подруга в первую очередь усваивала английские предлоги и местоимения, а Монтик русские существительные.
— Вер из грабли? — спросила Ирка, оглядываясь по сторонам.
— Ват из грабли? — переспросил Монтик.
Ирка выжидательно посмотрела на меня — я развела руками. Не знаю, как по-английски «грабли».
— Грабли — ит из… это. — Ирка закатала рукав, вытянула вперед голую по локоть руку, скрючила пальцы и прочесала ими воздух.
— Андестенд, — сказал Монтик, направляясь по грядкам в сторону спрятавшегося в траве инструмента.
— Я смотрю, общий язык вы находите, — заметила я.
— Ага, — согласилась Ирка. — Хотя я все же предпочла бы русскоязычного мужа.
— Махнем на другого?
— Ни-ни! Мне этот подходит. Велл, Монтик, велл! Плиз, тэйк[7] грабли и… черт, я не знаю даже, как это сказать по-русски!
— Грабь? — предположила я.
— Энд пограбь ими а литтл! — Сомнительный глагол Ирка сопроводила опробованным ранее сурдопереводом.
Монтик послушно принялся «грабить». Любо-дорого посмотреть!
— Знаешь, что меня беспокоит? — спросила Ирка, устраиваясь рядом со мной на ступеньке. Я поделилась с ней шубой.
— Что Монтик не говорит по-русски, не помнит, что его зовут Сергеем Петровичем Максимовым, и не выражает желания вернуться к привычной жизни? Какие пустяки!
— Пустяки не пустяки, а надо бы сходить к нему домой. Может, в привычной обстановке память к нему
