как воск, лицо. Льдинки на веках и ноздрях. Мертв, замерз. Я двинулся дальше. Старик, лед в бороде, на открытых глазах.
И Меллия… Еще дышит. Глаза открыты. Она увидела меня, попыталась улыбнуться…
Я вернулся в кабину темпорального скачка. Два параметра.
И вновь отбыл.
Мир сомкнулся до размеров игольного ушка и вновь расширился — проселочная дорога под пыльными деревьями. Палящая жара. Во рту пересохло, очень хочется пить. От неимоверной усталости ломит все тело. Я огляделся. Она молча упала и осталась лежать ничком в пыли. Усилием воли я заставил себя повернуться и проковылять дюжину шагов.
— Вставай, — сказал я. Слова прозвучали хриплым бормотанием. Я ткнул ее ногой. Она казалась сломанной куклой, которая никогда больше не откроет глаза и не заговорит.
Я присел рядом, приподнял ее и смахнул пыль с лица. Сквозь полуприкрытые веки на меня смотрели глаза.
Глаза Меллии.
Я снова оказался в стерильной комнате. Карг сделал отметку в таблице и бросил взгляд на Меллию. Она неестественно сползла на край стула.
Я знал три параметра. Оставалось еще три. Рука карга шевельнулась.
— Подожди, — сказал я. — Для нее это слишком. Чего ты добиваешься? Хочешь убить ее?
Он удивленно посмотрел на меня.
— Выбор стрессовых ситуаций, мистер Рейвел, определяется условиями опыта. Поскольку моя цель — выявить прочность вашей связи, то нужна максимальная разность эмоциональных потенциалов.
— Ей больше не выдержать.
— Она не чувствует никаких физических страданий, — объяснил он с любезностью гробовщика. — Все физические ощущения испытываете вы, мистер Рейвел. Любые муки она переживает через вас. Из вторых рук, так сказать.
Он коротко улыбнулся и щелкнул тумблером.
Боль, острая и все же далекая. Я ощущал себя калекой и в то же время как бы следил за агонией извне. Моя (его) левая нога была сломана ниже колена. Перелом был тяжелым, закрытым. Осколки разбитой кости проступали в искромсанной и опухшей плоти. Нога застряла в подъемнике тихоокеанского рудовоза. Меня высвободили, оттащили сюда и оставили умирать. Но я не мог умереть. В пустой комнате в городе меня ждала женщина. Я пришел сюда, в порт, чтобы заработать на еду и топливо. Опасная работа, но за нее давали хлеб и уголь.
Я оторвал рукав плаща, перевязал ногу. Боль притупилась, ушла вглубь. Вот отдохну немного и попробую идти. Умереть здесь было бы легче, но она подумает, что я бросил ее. Но сначала отдохнуть…
Я чересчур поздно понял, что загнал себя в ловушку. Впустил сон, как желанного гостя, а в открытые двери проскользнула смерть. Я представил лицо той, что ждала меня: вот она вглядывается в дымные сумерки мегаполиса, ожидая моего возвращения. Ожидая напрасно.
Лицо Меллии.
И вновь очутился в ярко освещенной комнате. Меллия обмякла на пыточном стуле.
— Милые у тебя намерения, карг, — сказал я. — Ты заставляешь меня смотреть, как ее доводят до бешенства, мучают, убивают. Физических страданий для твоих сенсорных датчиков недостаточно. Ты не брезгуешь и духовной пыткой — предательством и растоптанной надеждой.
— Не разыгрывайте мелодраму, мистер Рейвел. Совершенно очевидно, что для настоящего опыта существенно важно усиление стимулов.
— Давай. Что там дальше?
Вместо ответа он щелкнул тумблером.
Едкий клубящийся дым, удушливое зловоние, мощные взрывы, обращенные в пыль кирпич, дерево, асфальт. Сквозь рев пламени доносился грохот обвалов и разрывы бомб.
Он (я) отшвырнул упавшую балку, взобрался на груду битого кирпича и побрел к дому, половина которого еще высилась около зияющего колодца, куда извергала нечистоты разбитая магистраль. Часть спальни исчезла. На остатках обоев криво висела картина. Я вспомнил, как она купила ее на Петтиноут-лейн, как мы вставляли картину в раму и выбирали подходящее место.
В обугленном отверстии, бывшем когда-то входной дверью, появилась изможденная, жуткая женская фигура с всклокоченными волосами. Она держала в руках что-то вроде окровавленной куклы. Я рванулся к ней, взглянул на белое, как мел, личико, посиневшие ноздри, серые губы, запавшие глаза — лицо моего ребенка. По детскому лобику пролегал глубокий шрам, словно лом обрушился на мягкую податливую плоть. Я посмотрел на Меллию: рот ее был открыт, она страшно выла…
Меня снова окружали тишина и покой. Яркий свет.
Меллия, потеряв сознание, стонала и билась в ремнях.
— Карг, сбавь темп, — сказал я. — Впереди половина вечности. Зачем жадничать?
— Знаете, мистер Рейвел, я добился замечательных успехов, — ответил он. — Особенно любопытен последний опыт. Тяжкое испытание для любимого — это крайне интересно.
— Ты замучаешь ее до смерти, — сказал я.
Он посмотрел на меня, как смотрят в лаборатории на подопытного кролика.
— Если я приду к подобному заключению, то сбудутся ваши худшие опасения.
— Она человек, а не машина, карг. Ты же сам это понимаешь, вспомни. Зачем наказывать за то, чем она не может быть?
— Наказывать? Это чисто человеческое понятие, мистер Рейвел. Если инструмент хрупок, то иногда давление может его упрочить. Если он сломается под нагрузкой, то я просто избавлюсь от него.
— Погоди немного. Дай ей прийти в себя…
— Не ловчите, мистер Рейвел. Я вижу вас насквозь.
— Ты получил сполна, черт возьми! Почему бы не остановиться?
— Должен заметить, мистер Рейвел, что самый многообещающий фактор — муки и смерть любимого существа. Человеческие эмоции — любопытнейший феномен. Подобной силы нет во всей вселенной. Впрочем, мы можем обсудить эти вопросы в другое время. В конце концов, у меня есть распорядок дня, и я должен его придерживаться.
Я выругался, а он поднял брови и…
В лицо мне ударила теплая солоноватая волна. Прилив прибывал, захлестывал меня с головой. Я задержал дыхание; сильный поток придавил меня к разрушенному краю переборки. Медленно нахлынувшая зеленовато-молочная волна помедлила надо мной и отступила…
Едва ноздри освободились, я жадно втянул воздух, захлебнулся и яростно закашлялся. Даже при полном отливе вода доставала до подбородка.
В топливном баке оказалась утечка, и прогулочный катер налетел за лагуной на рифы. Базальтовая шпора пробила корпус прямо над ватерлинией, и сорвавшиеся доски обручем обхватили меня, пригвоздив к вспучившейся переборке.
Меня лишь слегка помяло, ничего серьезного. Даже ребра целы. Но зажало намертво, как в тисках.
Когда сквозь пробоину в первый раз хлынула вода, я на секунду запаниковал и исцарапался, пытаясь высвободиться. Но вода вспенилась до пояса и отступила.
