— Вы собираетесь таким образом оправдаться, доктор? — спросил Мичелз.
Дьювал покраснел.
— Извольте объяснится!
— Не сейчас! — повелительно произнес Грант. — Больше ни одного слова, джентльмены.
Дьювал сделал глубокий вдох и отвернулся к окну.
— Но тем не менее, вы видите свет? Посмотрите наверх. Понаблюдайте за ветвями, когда они приблизятся.
— Я его вижу, — сказал Грант.
Это не было обычное мерцающее отражение, которое они видели в других местах тела, вспыхивающее то здесь, то там и выглядевшее, как густое облако огненных мушек. Вместо этого здесь искра света пробегала вдоль ветви, и новая вспыхивала еще до того, как прежняя доходила до конца.
— Знаете на что это похоже? — сказал Оуэнс. — Кто-нибудь видел старинные рекламы, которые писались с помощью электрических лампочек? С бегущими светлыми и темными пятнами?
— Да, — сказала Кора. — Это очень похоже. Но почему?
— Когда раздражается нервное волокно, по нему проносится волна деполяризации, — пояснил Дьювал. — Изменяется концентрация ионов, ионы натрия проникают в клетки. Это изменяет величину заряда внутри и снаружи и снижает электрический потенциал. Каким-то образом это воздействует на отражение миниатюризированного света, который в этом случае играет именно ту роль, на которую я указывал, и то, что мы видим, представляет собой деполяризованную волну.
Теперь, когда Кора обратила внимание на это явление — или потому, что они продвинулись еще дальше в мозг — бегущие волны вспышек были видны повсюду. Они взбегали и опускались по волокнам, переплетаясь в невообразимо сложную систему, в которой на первый взгляд не было заметно никакого порядка, но которая тем не менее все же давала ощущение порядка.
— То, что мы видим, — сказал Дьювал, — представляет собой человеческую сущность. Клетки — это мозг с физической точки зрения, но эти бегущие мысли представляют собой мысль, человеческое сознание.
— Разве это сущность? — грубо спросил мичелз. — А я было подумал, что это душа. Где же человеческая душа, Дьювал?
— Вы считаете, что ее не существует, потому что я не могу ткнуть в нее пальцем? — отпарировал Дьювал. — А где же гениальность Бенеша? Ведь мы находимся в мозгу. Покажите мне его гениальность.
— Довольно! — сказал Грант.
— Мы почти на месте! — крикнул Мичелз Оуэнсу. — Сверните в капилляр в обозначенной точке. Только влезьте в него.
— Это внушает благоговейный страх, — задумчиво сказал Дьювал. — Мы не просто в мозгу человека. Здесь, вокруг нас, мозг научного гения, такого, которого я мог бы поставить в один рад с Ньютоном.
Он замолчал на минуту, потом процитировал:…
— Где статуя стоит Ньютона, С призмой и лицом безмолвным
— Навеки в мрамор воплощенный разум…
Грант вклинился почтительным шепотом:…
Неведомое море мысли бороздящий.
Оба на мгновение умолкли, а потом Грант сказал:
— Вы считаете, Вудсворд когда-либо думал об этом или мог подумать, когда говорил о «неведомом море мысли»? Это ведь буквально море мысли, не правда ли? И неведомое к тому же.
— Я никогда не думала, что вы любите поэзию, Грант, — сказала Кора.
Грант кивнул.
— Только мускулы, никакого мозга. Вот кто я.
— Не обижайтесь.
— Когда вы кончите бормотать стихи, джентльмены, — сказал Мичелз, — посмотрите вперед.
Он указал пальцем. Они снова были в потоке крови, но красные кровяные тельца (с голубоватым оттенком) двигались не в каком-то определенном направлении, а лишь слегка дергались под воздействием Броуновского движения. Прямо впереди была какая-то тень.
Лес ветвей был виден через прозрачные стеки капилляра, по каждой пряди, по каждому прутику бежала своя искра; но теперь медленнее.
После какого-то момента искры исчезли совсем.
«Протерус» остановился. Секунду или две было тихо, потом Оуэнс негромко сказал:
— Я полагаю, мы у цели?
Дьювал кивнул.
— Да. Тромб.
17. ТРОМБ
— Обратите внимание, как нервные процессы заканчиваются у тромба, — сказал Дьювал. — это видимое доказательство повреждения нерва, возможно, необратимого. Я не могу поручиться, что мы сможем помочь Бенешу, даже если удалим тромб.
— Хорошая мысль, доктор, — насмешливо заметил Мичелз. — Это оправдывает вас, не так ли?
— Заткнитесь, Мичелз, — сказал Грант холодно.
— Надевайте плавательный костюм, мисс Петерсон, — сказал Дьювал. — это нужно сделать немедленно. Выверните костюм наизнанку. Антитела уже сделались чувствительными к его наружной поверхности, а они могут тут появиться.
Мичелз криво улыбнулся.
— Не беспокойтесь. Слишком поздно.
Он указал на отметчик времени, который как раз поменял показания с семи на 6.
— Вы не сможете провести операцию за такое время, которое позволит нам добраться до того места в яремной вене, откуда нас должны извлечь. Даже если вы успешно удалите тромб, деминиатюризация застанет нас прямо здесь, и это убьет Бенеша.
Ни Дьювал, ни Кора не прекратили одеваться.
— Ну, тогда ему не будет хуже, чем если бы его не оперировали, — сказал Дьювал
— Ему — нет, но нам — да. Мы сначала будем увеличиваться очень медленно. Возможно пройдет целая минута, прежде чем мы достигнем такого размера, который привлечет внимание белых кровяных телец. А вокруг этого поврежденного места их миллионы. Мы будем поглощены.
— Вот как?
— Я сомневаюсь, сумеет ли «Протерус» задержать физическую нагрузку, создаваемую давлением пищеварительной капсулы внутри белого тельца. Ни в нашем миниатюризированном состоянии, ни после того, как корабль и мы уже выйдем наружу. Мы будем продолжать увеличиваться, но когда достигнем нормального размера, то окажемся раздавленными. Вам лучше уйти отсюда, Оуэнс, и поспешить к месту извлечения как можно скорее.
— Обождите, — раздраженно прервал его Грант. — Оуэнс, сколько времени у нас займет возвращение к месту извлечения?
— Две минуты, — резко ответил Оуэнс.
— Следовательно, у нас остается 4 минуты. Может быть больше. Деминиатюризация через 60 минут не является лишь осторожной оценкой? Можем ли мы остаться в миниатюризированном состоянии дольше, если поле удержится немного дольше, чем ожидалось?
— Может быть, — решительно сказал Мичелз, — но не обманывайте себя. На минуту больше. Две минуты во внешнем мире. Мы не можем обойти принцип неопределенности.
— Хорошо 2 минуты. А можем ли мы миниатюризироваться дольше, чем мы рассчитываем?
