обломки досок и фанеры.
— Видал? — показал он Вовке свои запасы строительного материала. — Мы тоже скворечницу сделаем. Знаешь, как скворцы будут петь!
Вовка небрежно ковырнул ногой обломок доски и пренебрежительно оттопырил нижнюю губу.
— Подумаешь, — скворцы! Мы, если захотим, мы, знаешь, что сделаем?..
— Что? — не терпелось Павлику.
Но Вовка ещё и сам не знал, что бы такое придумать. Не хотелось ему сразу выразить свою восторженность перед замыслом Павлика. Что это в самом деле — всё Павлик и Павлик!. То одно придумает, то другое. Будто умнее всех.
Вовка посмотрел на большую сосну, стоявшую около дома, и сказал:
— У нас белка будет тут жить.
— Где?
— Вот тут, на сосне. Мы для неё дупло, дырку сделаем. Нам учительница рассказывала, что можно всяких зверей приручить. Даже тигров. Слонов даже и львов. А уж волков или медведей — сколько хочешь. У нас при школе будет звериный уголок. Кролики станут жить и ежи, — торопливо добавил Вовка.
Павлик смотрел на него не отрывая глаз, боясь пропустить хоть одно слово.
— А где мы её достанем, белку-то?
— Где?! — вызывающе переспросил Вовка, как будто этот вопрос не стоил никакого внимания. — Возьмём где-нибудь и поймаем. Подумаешь!
— И у нас свой зверинец будет. Ага? — заключил Павлик.
— Ага, — подтвердил Вовка, довольный, что первенство в новой интересной затее осталось за ним.
Юрка, Минька и Алик согласились с Вовкой: что толку сделать скворечник? Ну, прилетят скворцы, поживут, а потом снова ведь улетят. Лучше сделать клетки для зверей, устроить настоящий зверинец. И на первых порах Минька подобрал где-то щенка.
Была зима — морозная, ослепительно-яркая от белого снега, и вдруг снег постарел, стал жёстким и серым, а из-под него один за другим побежали весёлые ручейки. Если присесть над таким ручейком, то будет слышно, как он звенит, а отойдёшь немного в сторону, — умолкает. Но всё равно так же быстро бежит и бежит.
У Павлика в руках были щепки. Одну за другой он пускал их в ручей и наблюдал, как, подхваченные водой, они стремительно уносились к самому морю.
— А я сейчас поеду оспу прививать, — хвастливо сказал подошедший к нему Минька.
Он был одет по-праздничному. На ногах — новые, ярко поблёскивающие галоши, на шее — голубой шарфик.
— А с кем поедешь? — спросил Павлик.
— С кем… Известно с кем. С бабушкой. А мама будет мне сама прививать.
Павлику тоже захотелось прививать оспу. Он бросил оставшиеся щепки и побежал домой. Минькина бабушка как раз была у них: зашла, чтобы оставить ключи. Павлик прямо с разбегу кинулся к матери, обхватил её ноги руками и заныл:
— И я… И я хочу оспу…
Всё произошло так быстро и хорошо, что он даже удивился. Не надо было выжимать из глаз слёзы и добиваться согласия матери плачем. Минькина бабушка засмеялась и потормошила шапку на его голове.
— Миленький, оспу захотел… Пусти его, мать… Им с Минькой веселей вдвоём будет.
И мать отпустила Павлика, только заставила чистую рубашку надеть.
Прививать оспу они поехали на автобусе. Ехать надо было в Шлюзовой посёлок. Там, в поликлинике, Минькина мама работала медицинской сестрой.
Павлик сидел у окна и смотрел, как мимо него проносились новые дома, уже успевшие занять всё побережье. Автобус огибал море, и вдали, как высокий мост, показалась водосливная плотина гидростанции.
На Волге был ледоход. По одну сторону плотины, там, откуда начиналось море, вода стояла высоко. Изломанные льдины подплывали к пролётам плотины и с огромной высоты рушились вниз вместе с вздувшимся валом воды. А внизу, за плотиной, Волга теснилась в своих прежних берегах.
— Смотрите, смотрите! — крикнул кто-то из пассажиров. — Что это?!
По набережной бежали люди, что-то крича и размахивая руками. Шофёр затормозил, и автобус остановился. Все пассажиры смотрели в окна. Павлик тоже приплюснулся носом к стеклу. Перед ним был широкий волжский разлив, по которому плыли большие и малые льдины. Павлик беспокойно оглядывал берег, воду, не понимая, в чём дело, и вдруг увидел, как на одной большой льдине, прижавшись друг к другу, стояли то ли лошади, то ли коровы.
— Лоси! — крикнул шофёр и отчаянно замахал руками. — Куда вы?.. Куда?!.
Но лоси, конечно, не могли услышать его, и шофёр безнадёжно опустил словно сразу уставшие руки.
— Эх, пропадут ни за что, — с горечью вздохнул он. — Что же делать-то, а?.. Что делать?..
Он выскочил из кабины, а кондуктор и все пассажиры тоже заволновались и кинулись к открывшимся дверям. Павлик и Минька мигом очутились на набережной.
— Шуметь надо… Спугнуть… Чтобы они в сторону кинулись! — больше всех беспокоился шофёр. — Сигналь! — крикнул он, пробегая мимо остановившегося грузовика.
И грузовик загудел, засигналил. Его тревожные, громкие гудки подхватили другие машины, послышался чей-то зычный посвист, кто-то неистово заколотил палкой по железу. Павлик и Минька изо всех сил визжали и махали руками, стараясь спугнуть лосей со льдины. А льдина всё так же плыла и плыла, и только ещё плотнее сбились на ней перепуганные лоси. Но вот один из них подошёл к краю льдины, нагнул голову, а потом, стремительно закинув за спину большие ветвистые рога, кинулся в воду. За ним бросились в воду и остальные лоси.
Это всех очень обрадовало. Люди стали ещё громче кричать, свистеть и хлопать в ладоши. Многие побежали, чтобы встретить приближавшихся к берегу лосей. Павлику с Минькой тоже не терпелось стоять на месте.
— Лоси!.. Лоси!.. — кричали они.
— Минька, к нам бы их, к нам в зверинец, — задыхался от волнения Павлик.
Страшна была лосям ненадёжная льдина, пугала поднявшаяся вдали громада плотины, и они, словно поняв, какой путь спасения указывали им люди, поплыли к берегу. Плыть им было недалеко. Куда ближе, чем к противоположному берегу. Может быть, они так бы и вышли прямо сюда, на дорогу, если бы очень уж громкий шум не смутил вожака. Он вдруг круто повернул в сторону, устремляясь к середине Волги, и за ним послушно повернуло всё стадо.
— Раз, два, три… — считал кто-то. — Шесть, семь, восемь…
Лосей было двенадцать. Они уплывали, стараясь перс сечь Волгу, но быстрое течение сносило их к плотине, и преодолеть его они не могли. Уже минопала пролёт и рухнула вниз та льдина, на которой они недавно стояли; всё упорнее сопротивлялся вожак, стараясь выше задрать приподнятую над водой голову с кустом запрокинутых рогов, но его то крутило на месте, то снова неудержимо влекло к плотине.
У Павлика защемило дыхание. Минька стоял с широко раскрытыми испуганными глазами, боясь шевельнуться. И такая вдруг удивительная тишина сковала всё. Павлик хотел зажмурить глаза, чтобы не видеть ничего, и в то же время боялся упустить эту страшную минуту, когда свершится неотвратимое. Одного за другим лосей будто засасывали пролёты плотины, чтобы с высокого гребня швырнуть вниз вместе с непрерывающимся обвалом грозно шумящей воды.
— Ой!.. — громко вырвалось у Миньки.
И налетевший вдруг с Заволжья ветер зароптал, зашумел в чёрных сучьях прибрежных деревьев.
— Внучок, Минька… Оспа-то… — крикнула стоявшая у автобуса бабушка.
— Не нужна твоя оспа. Оспу каждый-день прививать можно, а лоси… — не досказал Минька в ответ и, не чуя ног под собой, побежал, чтобы увидеть, не покажутся ли лоси в кипящем пенистом потоке, падавшем с высокой плотины. Павлик побежал вместе с ним.
