Женского рода

возле злосчастной кварти­ры. Они набирали в горсть мягкий, только что выпавший снег и, когда он таял, кое-как промывали им один на всю компанию шприц. В один из тех часов, когда Полю случилось разглядывать этот тающий снег, в подворотню вош­ла Кирш; оглядевшись, она размашистой походкой подо­шла к Полю и, проигнорировав чьи-то недружелюбные попытки остановить се, уволокла его, полуживого, домой. Поль постарался скорее стереть из памяти ту унизитель­ную «прогулку», когда он почти повис на Кирш, вцепив­шись в ее руку, а она, не переставая, материлась, что ей надоело вытаскивать из помойки всяких придурков, вро­де него и его дружка. Позже, когда Поль познакомился с Рафаэлем, когда он, запозоренный Кирш, стал уже брезг­ливым и осторожным в своих пороках, он решил, что пло­хое осталось в прошлом и более не имеет к нему никакою отношения, а потому рассказал об этой истории с подво­ ротней.

Рафаэль не любил лесбиянок, он считал их слишком откровенными конкурентами и презирал за демонстрацию силы: чувств или кулаков — не важно. Кирш он не любил особенно: она — грубая и мужеподобная — совершенно по-женски умела говорить «да», приближенное к «нет», а значит, по мнению Рафаэля, на нее нельзя было полагать­ся в мужских делах (каковыми он считал все те, что спо­собны были приносить доход). В способность женщин, даже не совсем обычных, к дружбе Рафаэль не верил, а потому из доверенного Полем мрачного сюжета его био­графии он вынес только одно: Кирш связана с темным прошлым его приятеля, а сам Поль до встречи с рафини­рованным Рафаэлем прозябал в грязи.

Теперь история с талым снегом вновь поднялась на по­верхность вместе с прочим мутным содержимым того дна, по которому сейчас с восторгом топтался Рафаэль: ему не­выносима была мысль, что его сожитель может спать с жен­щинами.

Когда визгливые интонации Рафаэля стихли и их обоих­ придавила тишина, Поль, уже было поверивший в то, что припадок ревности исчерпан и вечер может наладить­ся, услышал роковой вопрос:

— Ты хотя бы предупредил ее, что у тебя ВИЧ?

Поль отвернулся, и губы у него задрожали. В сущнос­ти, ему было наплевать на постороннюю ему девушку Пулю, которая явилась к нему незваной, но он все равно предупредил бы ее, если бы… если б сам помнил, что ин­фицирован. Но он часто забывал об этом: мозг, поражен­ный героином, иногда давал сбои, а может, просто пря­тался от реальности.

— Хуже бабы! — взвизг пул Рафаэль и хлопнул дверью спальни.

Поль уже давно забыл о самоуважении, он просто хо­тел дожить свою жизнь. В женском образе он, как ему ка­залось, был лучше защищен от ответственности, но быть «бабой»… Бабами он считал тех особей женского пола, которые в ответ на агрессию пьяных отцов и безразличие матерей надевали на себя мужские ботинки. Давным-дав­но поспорив об этом с Кирш, Поль вынужден был согла­ситься с ней: в своем побеге он пошел всего лишь на физи­ологическое извращение, женщины же мутируют страш­нее: что-то происходит с их душами и вернуться назад, однажды отказавшись от женского взгляда, уже невозмож­но. Кирш называла это разношенностью души.

Счастье, если такой душе достанет силы на любовь до того, как она разрушится совсем.

Мужчина сконцентрирован в пространстве, женщина разлита в нем как воздух; женщины, идущие навстречу друг другу, поневоле материализуются в пространстве, и так появляется Оно. И если себя Поль считал просто беспо­лезным для мироздания, то Оно казалось ему даже опас­ным, и Кирш попадала именно в эту категорию.

Кирш, в свою очередь, не верила в «экологию души», но, если бы можно было вернуться в юность с разумом и опытом зрелости, она, мотаясь в хаосе людей, сторони­лась бы многих: разношенность души теперь виделась ей заразной, как уныние, как психическая болезнь, как рако­вый омут.

Сидя на парапете у проезжей части, Кирш верила в спа­сение своей души. Смочить бы ее слезами, чтоб не иссохла совсем, только своих слез Кирш недоставало. Но внутри уже пульсировала, набирая уверенность с каждым ударом, какая-то новая, направленная сила.

И вот, когда мимо Кирш по шоссе, ведущему в Москву, проносились машины, заглушая стук ее сердца, на старой тумбочке питерской квартиры зазвонил телефон. Когда рука Анны Михайловны уже почти легла на трубку, Алиса, едва переступившая порог, успела опередить бабушку.

— Алло? Алло, я вас слушаю…

На другом конце трубки что-то гудело. Кирш сглотнула, и голос прозвучал уверенно, даже за­ диристо:

— Алис, привет, это Кирш, как жизнь?!

Алиса отбросила косу с плеча и уселась на тумбочку, чего раньше с ней не случалось. Анна Михайловна, пока­чав головой, ушла в комнату.

— Привет, Кирш! Здорово, что ты позвонила!

— С Адкой тут случайно созвонились… А у Стеллы только твоего жениха телефон.

Они проговорили не больше трех минут: общими фра­зами, полуулыбками — как люди, испытывающие потреб­ность в общении друг с другом, но не чувствующие прана на его возможность. Алиса не могла совладать с волнени­ем, отчего голос ее, вопреки пронизавшему все тело тре­пету, звучал неестественно монотонно. Ей хотелось кри­чать Кирш, что она уже не может жить без нее, что вся ее изящно выстроенная жизненная перспектива рухнула, как карточный домик, но вместо этого получалось; «Видела на выставке Рафаэля», «Неплохо было бы снова съездить в Москву»…

Прислушиваясь к металлическим ноткам в голосе Али­сы, Кирш почти проклинала себя за этот звонок.

— Ладно, я еще позвоню, — закруглила она разговор, и Алиса послушно положила трубку. В душе осталось сме­шанное чувство; не вмещающейся в грудь радости, щелч­ка, окончательно вырвавшего Алису из прошлого, и горе­чи от этого почти официального «ладно…».

Кирш быстро сунула телефон в карман и, услышав, как он завибрировал, с детским страхом в глазах вынула его вновь: лишь бы это была не она, не Алиса!

Звонил Ден, Кирш показалось, что он был взволнован.

— Что-нибудь случилось?! Ты у Максимки был? — Кирш почти хрипела, пытаясь перекричать загудевший рядом трейлер.

— Там все в порядке, отвез им продукты. Мама твоя просила передать, что с ними какая-то Мальвина целыми днями тусит…

Они договорились о встрече, и Кирш тут же забыла о разговоре с Дсном: она думала только про свой звонок Алисе. Когда следующим вечером Ден переступил порог Стеллиной дачи, Кирш встретила его колонной пустых пивных бутылок на столе.

— Ну здорово. — Кирш смотрела на Дениса исподло­бья и не переставая пилила ногти. Он присел напротив с официальным видом и огляделся. Кирш отложила пилку и, спустив ноги с дивана, вопросительно уставилась на гостя,

Денис помолчал, словно примчался на эту встречу без особой цели и, взвесив про себя слова, добытые им ценой немалых усилий, слегка подался вперед. На ночь глядя Кирш, пожалуй, могла натворить глупостей — Ден еще раз окинул взглядом пустые бутылки.

— Да я так, навестить решил, продуктов вот привез.

— Заботливый ты наш! — Кирш расслабленно отки­нулась на спинку дивана.

— Вчера на вокзале знаешь кого встретил? Рэй, выш­ла она из этого…из Кризисного…

Денис не любил друзей Кирш и говорил о них, стара­ясь не выдавать голосом слишком откровенного презре­ния.

— Она что, уезжала куда-то — с вокзала-то? — Кирщ заволновалась.

— Да нет, —Ден отмахнулся, — подругу какую-то провожала домой — крепыша такого же, как она сама.

Кирш пожала плечами, пытаясь вспомнить, были ли у Рэй такие подруги. Денис взял единственную бутылку, в которой еще оставалось пиво, и сделал глоток.

— Привет тебе передавала, если увижу: сказала, зво­нить не будет, сама позвонишь, когда будет удобно или нужно чего. Она, кажется, думает, что у тебя мобильный прослушивается.

— Бедная Рэй! Думает, я такая важная персона!