двор, освободившись от щекотливого бремени подарка, — такой порядок вещей всем казался логичным, хотя Пулат о многих щедрых подношениях так и не узнал.
Нет, вспоминается ему юбилей, наверное, все-таки не из-за грандиозного пиршества, где жарились целыми тушами бараны, подавали плов из перепелок, шашлык из сомятины, дичь, отстрелянную в горах, форель, доставленную из соседнего прудового хозяйства, и не из-за того, что в домашнем концерте славили юбиляра популярные певцы и музыканты, и даже две известные танцовщицы из Ташкента, как бы случайно оказавшиеся в районе, и не из-за того, что восхваляли в стихах и прозе, а скульптор из Заркента, специализирующийся исключительно на образах выдающихся людей области, торжественно преподнес ему гипсовый бюст юбиляра под номером 137 и объявил во всеуслышание, что произведение номер 137 со следующего месяца будет выставлено на художественной выставке в столице республики для всенародного обозрения. Немного запнувшись или умело выдержав паузу, ваятель добавил, что вернисаж посещают и зарубежные гости. Последнее сообщение почему-то встретили громом аплодисментов. Непонятно, что имел в виду плодовитый автор бюстов в натуральную величину и что подумали обрадованные гости: может, им казалось, что, имея подобную орденоносную натуру, можно ошеломить или очаровать весь свет? Нет, вспоминал сегодня Пулат юбилей по иному случаю.
Утром в воскресенье у себя в кабинете, когда он разглядывал лежащий на ладони орден Ленина, сравнивая его с тем, что уже красовался на бюсте, но почему-то превышал в размерах подлинную награду раза в три и оттого казался фальшивым или незаконным, раздался робкий стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, словно боясь, что его не пустят, на пороге появился садовник Хамракул-ака. Войдя в комнату, садовник, ничего не сказав, тут же упал на колени перед сидящим Пулатом Муминовичем; ничего не понимающий хозяин дома вскочил, отодвигая кресло и пытаясь выйти на свободное, пространство комнаты, — старик как бы запер его в углу. Живописная картина: сановный, импозантный Махмудов в новой шелковой пижамной паре с орденом Ленина в руке, прямо над ним на книжном шкафу его бюст в натуральную величину, а перед ним коленопреклоненный старец в живописном тюрбане. 'Утро хана' — наверное, назвал бы композицию скульптор из Заркента, если бы обладал фантазией.
Пулат Муминович все-таки вырвался из заточения, хотя старик хватал его за ноги. Освободившись, он попытался поднять грузного садовника с ковра, но это оказалось делом не простым.
— Умоляю выслушать, — просил Хамракул-ака, чувствуя, что Пулат Муминович норовит выскочить за дверь или позвать кого-нибудь на помощь. — Халтаев как раз демонтировал в саду вчерашние сооружения.
— Только если встанете и займете кресло, — сказал твердо Пулат Муминович, оправившись от неожиданности.
Старик проворно поднялся с ковра и, боясь, что хозяина кабинета могут вдруг отвлечь находящиеся во дворе люди или телефон, торопливо заговорил:
— Спасите, во имя Аллаха, моего сына — он на базе райпотребсоюза кладовщиком работает, Рахматулла зовут, вы его видели, у него как раз самый большой склад, где начальство дефицитом отоваривается. Недостача крупная, но мы погасим долг, только бы закрыли дело…
— Это компетенция суда, прокуратуры, ОБХСС, милиции, я не могу вмешиваться в их дела. Разве вы слышали, Хамракул-ака, чтобы я выгораживал растратчиков и преступников? — жестко ответил Пулат Муминович, пытаясь пройти к двери, считая, что разговор окончен, но старик неожиданно ловко вскочил и загородил ему дорогу:
— Вы достойный человек, из благородного рода, вы хозяин всему в округе, словно эмир, как вы скажете, так и будет, я ведь прожил большую жизнь, знаю: ваше слово — выше закона! А вот и от нашей семьи подарок по случаю праздника в вашем доме, возьмите, это от души, если не вам — вашим детям сгодится. — И пришелец неожиданно протянул ему небольшой кожаный мешочек.
Пулат Муминович резко отвел руку, и мешочек выпал из дрожащих пальцев старика — на ковер высыпались царские золотые монеты.
— Откуда у вас это? — спросил побледневший Пулат Муминович.
Хамракул-ака, ползая по ковру, собирал блестящие червонцы и не отвечал; молчание затягивалось, и секретарь райкома хотел пригласить Халтаева, посчитав вдруг происходящее провокацией, но садовник глухо произнес:
— Это часть из того, что Саид Алимхан велел сохранить твоему отцу и мне до лучших времен — мы с ним служили одному делу. Твой отец не Мумин, а Акбар-хаджа, благородный был человек, под страхом смерти не выдал меня — думал найти у его сына покровительство и защиту…
— Почему вы решили, что я сын Акбара-хаджи?
— Вы — вылитый отец, как две капли воды, и даже справа на щеке у вас такая же родинка, и голос, и походка отца. Потом я ведь узнал, где вы росли, учились, все сошлось, и я не ошибаюсь. Если хотите, я подарю вам фотографию, где мы вместе с вашим отцом в летнем дворце Саида Алим-хана, — при дворе эмира был личный фотограф, и жалованье он получал из моих рук…
Пулат Муминович ничего не отвечает, но отходит от двери и устало садится на диван у окна. Перед диваном стоит журнальный столик, и садовник кладет на него кожаный мешочек с золотыми монетами.
— Уберите, вы столько лет в моем доме и должны знать — взяток я не беру.
Старик сгребает мешочек с полированной столешницы и торопливо прячет за пазуху. Пулат Муминович еще долго сидит молча, но старик не спешит уходить и вдруг жалостливо говорит:
— Видит Аллах, я не хотел бередить вашу душу, простите, но вы сами вынудили — брали бы, как все, я бы смолчал. Отступать мне некуда — сын, самый старший, а у него пятеро детей…
Старик говорит без нажима, но Махмудов чувствует — шантаж, но кто за всем этим стоит? Орден Ленина словно жжет ему ладонь, мешает сосредоточиться; мелькает мысль, что и дня не успел поносить награды. Но не зря он больше двадцати лет у власти, первый человек в районе; быстро берет себя в руки — негоже расслабляться перед человеком, у которого в руках твоя тайна, так некстати выплывшая, — ведь уже нет в живых Данияровой, еще раз выручившей бы его, и он говорит:
— Я помогу вам не оттого, что вы якобы знали моего отца, а потому, что вы много лет проработали в нашем доме, в память Зухры помогу — она вас очень любила, но… при одном условии…
Хамракул-ака от волнения нетерпеливо выпалил:
— Согласны на любые условия…
Но Пулат Муминович уже владеет ситуацией:
— Условия такие. Он должен погасить долг и в течение полугода покинуть район, переехать в другую область, документы о хищении будут у меня в сейфе, чтобы впредь он жил достойно и не запускал руку в государственный карман; второй раз я спасать его не буду, даже если вы будете уверять, что вы — мой родной дядя.
Старик, пятясь спиной к двери, как некогда было принято при дворе эмира, рассыпаясь в благодарностях, покидает кабинет.
Пулат Муминович тогда задумался о превратности жизни, о том, что радость и горе могут приходить в один час. Надо же, именно так испортить ему праздник! Он уже давно забыл о своих документах, где действительно вместо 'Муминович' должно быть 'Акбарович' — не врал старик, так ему и объяснила Инкилоб Рахимовна, чтобы он помнил имя отца; правда, не сказала, что он был хаджа.
Последний раз об этом он рассказал Кондратову в институте, когда тот отговорил его идти в деканат, чтобы внести ясность в анкету. Нет, в последний раз он все-таки говорил не Сане, а будущему тестю, Ахрору Иноятовичу; спросил прямо, не повредит ли его высокому положению такой факт биографии зятя? На что отец Зухры только рассмеялся и сказал, что рад, что жених дочери — сын достойных родителей, а на предложение обнародовать все-таки сей факт сказал: зачем, мол, ворошить старое — сын за отца давно не ответчик.
И вот когда он достиг высот, забыл старую детдомовскую историю и Инкилоб Рахимовну, сжился со своим новым отчеством, объявился свидетель, знавший отца и его деяния. Неожиданный факт биографии секретаря райкома, скрытый при приеме в партию, могли истолковать по-разному, конечно, есть у него враги и в районе, и в области, многие зарятся на район с отлаженным хозяйством — на готовенькое всегда желающих хватает.
'А может быть, и не скрыл от партии?' — появилась потом спасительная мысль. Он же чистосердечно рассказал отцу Зухры о своей биографии, ничего не утаил, и про Инкилоб Рахимовну поведал, а Ахрор
