леса.
Мамонт подумал, что давно не видел обезьян, они будто исчезли в начале всей этой пальбы. Будто сразу погибли или каким-то образом сбежали с острова. Эмигрировали.
'Ладно, иди. Хоть эта не выдаст… Я и сам веду образ жизни обезьяны. Теперь понятно почему такие как я на необитаемых островах дичают и сходят с ума. Ум при такой жизни не нужен. Одежда износится, останусь голый. Обезьяна в резиновых сапогах.'
— Что одежа, людей сколько поизносилось, — упрекнул он сам себя, опять по приобретенной привычке вслух спорить сам с собой.
— Эволюционирую наоборот, — продолжил дальше. — Спускаюсь по эволюционной лестнице. Скоро и слово такое забуду.
— А что человек? Не более чем царь зверей. А то вообразили себе!..
— Это точно, а я, наверное, веду происхождение от грызунов. Защищаюсь, убегая и прячась.
Невдалеке хлопнул выстрел, потом еще один. Мамонт, достав свой огромный револьвер, двинулся вперед, через кусты.
'Видал, какой у меня револьвер здоровенный, — тихо объяснял он кому-то на ходу. — Охотничий револьвер. Такой должен иметь имя, как меч у Роланда. Я его почему-то Генри назвал… Вот хожу с ним, поедаю так называемых меньших братьев. Тех, кто еще сохранился.'
Сквозь кусты он, наконец, увидел стрелявшего. Старый кореец в широких ситцевых подштанниках целился из тяжелой японской винтовки в гроздья кокосов на вершине морской пальмы.
Мамонт уж встречал его здесь, на острове, и натыкался на его жилище — подобие домика, как из кубиков, сложенного из зеленых патронных ящиков. Потом Мамонт то ли забыл о нем, то ли решил, что старик покинул землю мизантропов, и вот сейчас видел, что, оказывается, остался здесь не один.
'О, встреча с Пятницей.'
Разожженный стариком костер густо и откровенно дымил, дым широко стлался между береговых зарослей. Мамонт миновал его, — горел, вывороченный где-то, пень, прямо на нем стояла жестяная банка с закипающим чаем.
'Еще один бомж лесной… Не попадет, — подумал он. — Красиво было бы сейчас выстрелить по этим кокосам отсюда, из кустов, чтоб все рухнули разом.'
— 'Тут из автомата надо', — сказал Мамонт, выходя на освещенный солнцем песок.
Его появление почему-то Пятницу не поразило. Не обращая внимания на пришельца, он молча целился. Наконец выстрелил, подавшись плечом от отдачи — ,кажется, опять безуспешно. Мамонт успел представить как в кроне пальмы сейчас затрещит, сорвется орех, потом другой, а дальше все они обрушатся лавиной. Но на вершине ничего не происходило. Пятница упорно продолжал стоять, подняв вверх винтовку и глядя сквозь прицел.
Только сейчас Мамонт вспомнил, что сегодня ночевал в кузове разбитого грузовика и, как потом оказалось, весь извозился в ржавчине. В ржавчине он был и сейчас, стоящий у берега и бессмысленно глядящий на белый кубик пристани, нелепый домик посреди воды. Уже без крыши, с пустыми проемами окон и дверей. Отсюда, от берега, к нему шел частокол черных свай.
Неподвижное соседство двух безмолвных мизантропов постепенно становилось все бессмысленнее.
'Ну, ты нелюдим, старик! Ладно, раз так серьезно занят…' Это можно было сказать и вслух, но похоже, этот Пятница не стал бы слушать его, даже если б способен был понимать. Мамонт вздрогнул от очередного, грохнувшего за спиной, выстрела.
Прощаться тоже было нелепо. Оглянувшись, он в последний раз посмотрел на дальний берег и почему-то подумал: 'Знали бы, видели бы там меня сейчас… А может хорошо, что не видят? Вдруг я там сейчас герой? Вдруг даже в газетах пишут?'
Он даже представил заголовки этих газет: 'Таинственное исчезновение.' 'Наш Тарзан'.
'Скорее всего забыли давно.'
На острове даже небольшие, отдельно стоящие, кипы кустов были густыми, непроницаемыми для глаз. Счастливая для Мамонта особенность.
'Ловец обезьян крадется ловко и незаметно.'
Его остановила колючая проволока с подвешенными консервными банками. Прямо перед ним висел черный от ржавчины коровий колокольчик. Со стороны укреплений черных донесся неожиданный взрыв смеха. Там люди- опасность.
'У вас весело,' — Мамонт зачем-то пролез сквозь проволоку, свернул к минному полю.
Мины после последних дождей повылезали из земли. Земля между ними осела и была размыта водой, они стали теперь заметными и неопасными, криво торчащими, кочками. Столбы с колючей проволокой тоже покосились, и проволока эта провисла. Мамонт подкрадывался к черным не в первый раз и уже протоптал тропинку по руслу какого-то немалого, исчезнувшего теперь, потока. Протоптал и накатал животом.
'Тянет его в общество себе подобных, даже таких. В извращенной какой-то форме', — он опять, уже бессознательно что ли, пробормотал это вслух.
Рядом с цементной стеной рос невысокий, но плотный фикус. Там же лежало огромное, непонятно зачем понадобившееся такое здесь, бревно. Мамонт лег между ними. Подсохшая земля оказалась покрытой сверху тонким пластом грязи, сразу прилипшей. Откуда-то монотонно раздавался тупой звук пилы. Из маленького узкого окошка в этой стене доносились невнятные голоса черных.
'Древнее искусство подслушивания… Суррогатное общение, позорное для подлинного мизантропа. Вот такой я мудак!' — Он прислушался, напрягая слух.
Один голос как будто раздавался ближе.
'…Своими руками. Собственноручно сделанные, — расслышал Мамонт. — Здесь их много, рисует кто попало…' Другой черный пробормотал что-то непонятное.
— Я у одного своего знакомого тоже видел, — продолжал первый. — Есть такой, фальшивый монетчик… Вроде ничего. Неплохо, говорю, нарисовано, только у старика на твоем долларе лицо глупее, чем надо… Пойти искупаться что ли?
— Скучно здесь, ни кино ни телевизора, — стал слышен другой. — Одна водка да водка…
— Иногда ром.
'И виски рисовое есть, и арак пальмовый, все есть, — мысленно возразил Мамонт. — Всех Тамайа обеспечил спиртосодержащими напитками.'
— Привет, — раздался еще один голос. — Что пьете?
'Этот-то откуда? Их в карауле всегда по двое было, — Третий голос встревожил: ничего неожиданного не должно было быть. Мамонт остро почувствовал, где находится. — Знали бы они, что здесь лежит. Вот была бы удача для них. Не удача — целое счастье.'
— Яд пьем. Водку, — доносилось из бетонного бункера. Оттуда, из маленького окошка, вылетела бутылка, упала рядом. Овальная рубчатая бутылка из-под бренди, похожая на гранату.
— …Я так понял здесь, на войне главное — спастись, — что-то говорил теперь третий. — Все остальное уже заставляют. Кто-то заставляет, а кто-то выполняет. Кто как, с большим- меньшим желанием. Я то поначалу думал: вот сейчас подвигов наворочу, все здесь исправлю, всех удивлю…
— Некоторые у нас, вроде бы, и сейчас так думают. Даже жалеют, что все закончилось.
'Не только ты это понял. И не только я. Многие. Все это продумано еще до твоего рождения', — мысленно вмешался Мамонт. Втягивая живот и выгибаясь, он пытался избавиться от грязи.
Голоса выпивших звучали громко, третий говорил потише. Что-то Мамонт не слышал и тогда по интонации пытался восстановить в воображении.
— …С бабами завязал совсем.
— Венболезнь что ли?
— Зачем венболезнь. Одной старости достаточно.
— А вот я намерен гужеваться, гулять изо всех сил, пока еще здесь, пока домой не ушли. Здесь все можно купить за деньги. Особенно, если они настоящие, здешние, деньги эти.
— Это у тебя настоящие? — громко хмыкнул другой.
— Только где их взять?
'Правильно, веселись, пока веселье внутри есть. Вот из моего тела уже никаких удовольствий не
