белый хлеб, масло и т. д. Как обещание лучшей жизни – все лучшего качества. Дорогие папиросы «Казбек»... Поощрение доходит вплоть до черной икры (не в нашей камере). В. А. держит на столе вещи, продукты. Он придавал больше значение селедке и говорил: «Это самое ценное питание в тюрьме. Это живой белок».
Общее впечатление, что ваш отец сохранял полное владение собой, вероятно, лучше всех зная, что его ждет – никогда не допускал ни малейшего срыва. Он хотел жить. И была уверенность, что он абсолютно здоров, что он будет жить и что, по крайней мере, если эта возможность осуществится, он войдет в нее, сохранив все свои силы.
У других этого не было.
Сидел старый большевик, он знал, что происходит. Он «не сдаст ни одной позиции». Имея в виду под этим не животное самосохранение, а пригодность для того, чтобы жить и делать... Он держал себя в порядке, в руках и – по возможности, физически.
Часто говорил о казачестве.
1) О наделах, которые давали казакам.
2) О разной земле для разных категорий военных.
3) О земельных просторах на Дону, но без горечи, обвинений и пропаганды, а так, как было.
4) О военных качествах казаков, но без восхваления или осуждения. О том, как в Первую мировую войну австрийская и немецкая кавалерия больше всего боялась схваток с казаками – из-за пик. И показывал, как после удара пикой казак ее поворачивал в ране.
Он возвращался к юности, а не к годам Гражданской войны. Абсолютное отсутствие аффектации. Никогда не говорил о своих постах или своей роли. Два имени упоминались: Молотов (с которым был в ссылке?) и Егор Пылаев, с которым он чем-то был связан. Может быть, тот на него что-то написал?
Четвертым постоянным жильцом камеры (3 этаж № 17) был профессор механики Андрей Федорович Кудрявцев (лет 43) из института Стали. Милый, рыхлый добродушный человек. Он сдружился со следователем, молодым парнем – из студентов. «За что меня взяли? Я же никакой не политик». Следователь терпел, терпел, потом говорит (Было поздно ночью, в коридоре тихо.)
– Хочешь знать, еб твою мать, за что? Вот за эту бумажку...
Показывает в деле листок: «19 февраля на панихиде Орджоникидзе профессор Кудрявцев А. Ф. сказал: «Видно, что-то у них в Политбюро неладно...» И подпись-шифр 418/06. И синим карандашом наверху «арестовать».
Характер у В. А. был остро критический, насмешливый, не дававший никому потачки. Склонен был переходить к веселью над незадачливым собеседником, но без тени язвительности или оскорбления.
В камере часто завязывались споры между В. А., Артамоновым и Кудрявцевым. Говорили о пушках. Артамонов, видимо, давно забыл баллистику. Но в силу своего служебного положения должен был говорить авторитетно.
Слабоват оказывался и профессор механики. В. А. не давал им спуску, прижимал к стенке и разоблачал, не унижая.
Иногда говорили о съездах.
У меня создалось впечатление, что В. А. не слишком серьезно относился к съездам, к их нумерации.
Каждый, кто приходил в камеру знал, что кто-то один – Иуда... Поэтому пускаться в разговоры остерегались.
Когда новички спрашивали: «Что делать? Что делать?», В. А. железно советовал: «Что было – то было, чего не было – того не было».
Эти слова и ваш отец вообще – МЕНЯ СПАСЛИ (выделено Ю. В.). Ничего не говорил о себе и своем деле. НИЧЕГО – О СЕМЬЕ (выделено Ю. В.). Сильный человек! Распускать нюни не мог.
Артамонова вызывали к следователю. Спрашивали: «Ну как?» «Плохо... Подписывал чего не было...» «Зачем же?» «Есть вещи, которые входят в сознание через зад». Эту фразу он повторил еще раз. Его били, наверно.
В камере боятся говорить, что били.
Из Лубянки 2 – увозили в разные места. В Лефортово – там били, пытали, судили и убивали.
Меня вызывают на следствие. Из соседней камеры – крики избиваемого. Я думал, что это маскарад... «В советской тюрьме не бьют!»
Однажды, когда обжились и знали друг друга, сидим – В. А., Кудрявцев и я.
Я спросил В. А. – чем это кончится?
– Судьба... Сталина (он тихо говорил) – это судьба Павла Первого. Войдут два здоровых солдата и придушат – видимо, многие на это надеялись, но двух гвардейцев в России не нашлось. Да, дело обычное – как и других, ВАС ВЗЯЛИ С ПРИКУПОМ (выделено Ю. В.). То ли вас бить, то ли вы со страху наговорите – но что-нибудь обнаружится, чего вы знали.
Вводят Мартиновича – начальника одного из управлений Наркомата Оборонной промышленности. Герой Гражданской войны, комдив... Его шумно приветствует Артамонов, по Украине его знает В. А. Уводят. Возвращается через неделю, сапоги приходится разрезать – стоял всю неделю.
– В. А.! Кроме ссылки – вас еще избивали? Жандармы?
– Жандармский офицер никогда ни одного арестованного не ударял, – медленно и раздельно.
Он был начальником ГУТ-а.[152] По-видимому, ценил Смилгу Ивара Тенисовича.
В 1918 году В. А. и еще один или двое ходили присматривать место для ЧК в Москве и выбрали этот дом (Лубянка, 2).
«За что боролись, на то и напоролись».
Суммарный облик. Одет незатейливо, почти по-рабочему. И был похож на инструментальщика или часовщика. Худой, черный, чуть согнутый, без малейшего фатовства – как рабочий человек. И был он похож на сцепщика в «Анне Карениной» – с фонарем... И еще больше – на рабочего в стихотворении Гумилева. Который отливал пулю. Впечатление профессионализма, целеустремленности и одной мысли.
Его ни разу не вызывали на допрос – во всяком случае, я не помню этого.
Вашего отца надо было уничтожить...»
Мне было необычайно трудно расшифровать эти страницы. И потому, что почерк Юры стал здесь другим, и потому, что я ощущала его боль, его страх услышать об отце... то, что и в прощении и в оправдании не нуждается (достаточно даже этих записей, чтобы понять, за какой нечеловеческой гранью оказывались узники). Ломаными буквами выведены слова: «Ничего о семье. Сильный человек». Я вспомнила запись в дневнике юноши Юры Трифонова: «В детстве я хотел быть сильным...», будто знал, что более всего ему понадобится сила духа.
Человек, который рассказывал Юре о последних днях отца, тоже был сильным, он не побоялся бы правды.
В другой тетради я нашла отрывки из еще одной беседы с ним, узнала его истинную фамилию. Теперь ее можно назвать – М. И. Казанин. Судя по всему, он тоже был военным. Участвовал в Гражданской войне. Вот то немногое, что сохранилось от тех встреч. Они говорили о статье генерала Черепанова в журнале «Вопросы истории», о позиции Валентина Андреевича Трифонова в споре с маршалом Егоровым и другими членами военной миссии в Китае в 1925 году.
Миссия была направлена в Китай но инициативе Сунь Ятсена. В нее, кроме В. А. Трифонова, входили В. К. Блюхер, М. М. Бородин, Г. Н. Войтинский, А. И. Егоров, Л. М. Карахан, А. Я. Лапин, В. М. Примаков, В. К. Путна и другие. М. И. Казанин (Ушаков) считал, что: «В споре с Егоровым и советниками по поводу помощи Фын-Юйсяну ТРИФОНОВ БЫЛ ПРАВ. Он видел, что все это были авантюристы, проходимцы, политиканы[153] – и история доказала, что все это так и было на самом деле.
Он знал, что тут рабоче-крестьянским движением не пахнет и что комиссия приехала уже с готовыми установками.
В «Вопросах истории» № 5 (68 г.) стр. 114 – тот же Черепанов пишет: «Хотя Трифонов не видел леса за
