Весной 77-го года Юра прочитал мне первые страницы нового романа. Роман начинался так: «Вонифатьев лежал на диване и думал, от чего еще можно освободиться...» Дальше речь шла о человеке, который решил освободиться от привязанностей, лишних книг, ненужных обязательств и тягостных обязанностей. Освободиться от всего, что есть жизнь. Отзвуки этой темы можно найти в конце романа «Время и место». А тогда я сказала, что читать про человека, который освободился от всего, не очень интересно: для меня роман закончился на первой фразе. Все ясно.
Помню, Юра рассердился и что-то пробормотал насчет того, что читать незаконченную вещь – последнее дело.
Сейчас я о тех страницах думаю по-другому, и, может быть, роман про Вонифатьева стал бы чем-то новым и неожиданным в творчестве Ю. В., тем более что фамилия, как я теперь понимаю, выбрана не случайно или совпадение было мистическим, потому что русский святой – Вонифатий защищает от безумия.
Первую половину дня Юра работал, а потом приходили друзья. Приходил нежно любимый нами Виталий Семин, и однажды он сказал очень смешное: «Я вижу, ты малость Ольгу побаиваешься, а ты поколоти ее разок – как рукой снимет, вот увидишь. Поколоти для порядка, и бояться перестанешь».
Прибегали советоваться насмерть перепуганные жестким прессингом КГБ будущие знаменитости России времен демократии. Закрывались в кабинете у Ю. В.
Из страны выжимали Василия Аксенова, кто-то, не выдержав, сам собирался в путь. Вспоминаю рассказ Ю. В. о том, как Лева Левицкий упрекнул его: «Почему ты не навещаешь N? Это неловко, он теперь в опале». – «Но мы никогда не общались раньше, не симпатизировали друг другу, зачем тужиться теперь? Чтобы кому-то что-то продемонстрировать?» – ответил Ю. В.
Тогда же Юра вспомнил разговор его матери с отцом.
– А ты не любишь евреев, – шутя сказала Евгения Абрамовна мужу по какому-то поводу.
– А почему я ДОЛЖЕН их любить? Их или, например, латышей, чувашей... – ответил Валентин Андреевич.
«Что и кому я ДОЛЖЕН доказывать?» – закончил Юра рассказ о дружеском упреке Левы.
Когда травили Василия Аксенова, с которым у Ю. В. отношения были почти братскими, мы виделись чаще, чем обычно, и уж, конечно, дилемма «видеться – не видеться» была невозможна, – совсем другая история, совсем другая материя.
Часто приходил Фридрих Горенштейн. Юра высоко ценил его творчество и с иронией относился к простодушному, почти патологическому эгоизму Фридриха. Помогал пристраивать новые тексты Горенштейна в немецкие издательства. Была смешная история, которая стала у нас домашней шуткой.
Дело было, правда, позже, году, кажется, в семьдесят восьмом или в семьдесят девятом, но раз уж речь зашла о Горенштейне...
Майя и Вася Аксеновы принимали Генриха Бёлля и позвали нас. В это время у нас дома оказался Горенштейн. Юра сказал:
– Идемте вечером к Аксеновым, они принимают Бёлля.
– А немецкие издатели там будут?
– Там будет Генрих Бёлль!
– Это я понял. А из издательств кто-нибудь будет?
С тех пор мы, идучи куда-нибудь, спрашивали друг друга: «А из издательств там будет кто-нибудь?»
После своего неудачного высказывания по поводу жизни некоего Вонифатьева я делала вид, что меня нисколько не трогает то, что Юра вроде бы забыл почитать мне написанное. На самом деле по-настоящему страдала оттого, что меня больше «не допускали».
Я только видела, что на рабочем столе Ю. В. появились клеенчатые тетради с записями. Спросила, каких времен записки, он ответил: «Поездка в Ростов». Вот и все. Коротко и обидно.
От обиды, «назло», уехала на месяц в свою любимую деревню на берегу Рижского залива. Телеграмма пришла через две недели: «Срочно прилетай. Сообщи рейс». Еле живая, я помчалась в Ригу. Накануне мы говорили по телефону, и он сказал, что все в порядке, работа продвигается, самочувствие нормальное...
– Я закончил роман, хочу прочитать, – сказал Юра, когда я дозвонилась из аэропорта. – Встречу.
Тот день был действительно моим «Днем собаки», и я помню его минута за минутой. Помню аэровокзал «Внуково» и как Юра шел ко мне какой-то новый, легкий, в голубой рубашке с короткими рукавами. Помню дождь, и таксиста, и свет лампы на террасе его дачи сквозь мокрую зелень, я ждала в такси... и ключ, что «дрожал в руке»...
Он читал «Старика» не останавливаясь почти ночь напролет. Я была ошеломлена, роман захватил меня, тащил, волочил, переворачивал душу. Юра, поглядывая на меня, все более светлел лицом. Закончив читать, он без паузы спросил: «О чем?», и я почему-то не задумываясь ответила: «О любви».
Юра посмотрел странным долгим взглядом, я бы сказала – с некоторым удивлением и изумлением. Он не ожидал, что я догадаюсь.
Записи в дневнике.
Истина даст вам свободу, – говорили они. Свободные считают, что это и есть истина. Авантюристы крадут истину и предлагают ее народу. Почти всегда борец с бедностью, за всеобщее равноправие перерождается.
Причины гражданской войны – самые неожиданные. Например – покаяние, желание улучшить мир.
«...Бывают времена, когда истина и вера сплавляются нерасторжимо, слитком, трудно разобраться, где что, но мы разберемся» – так заканчивается роман «Старик».
Глубинный смысл этих слов мне понять не дано, но «Старик» для меня – самое страстное, самое совершенное произведение Юрия.
Осенью Ю. В. поехал на два месяца в Америку по приглашению издательств и университетов. Но сначала в Данию. Попросил сообщить телеграммой в Копенгаген счет футбольного матча между «Спартаком» и еще какой-то командой. Я легко пообещала. Не знала, какой мукой обернутся для меня эти два месяца.
АМЕРИКАНСКИЙ ДНЕВНИК
26 окт. 77
Лоуренс. Канзас-Сити (штат Канзас).
Канзас-Сити делится на два города – один в штате Миссури, другой в штате Канзас.
Уже одиннадцатый день, как я уехал из Москвы. Пять дней провел в Копенгагене. Напряженнейшие дни. Вспомню: прилетел в Копенгаген 16-го в субботу (или пятницу?). На другой день с 10 утра до 5 вечера в помещении издательства «Fremad» я давал интервью корреспондентам. Их было человек шесть: одна девушка из объединения, которое представляет около 20 газет, корреспондент из компании «Land og Folk», от двух крупнейших: «Berlingske Tidende» от «Politiken», от «Aktuelt» и от радио.
От радио – известный русист Оле Вестерхольт. Его жена – из России, Соня Вестерхольт. Вечером Соня повела меня смотреть город. Оле остался дома с ребенком. Мы пошли в Христианию – «город в городе», место сборищ всяческих бродяг, хиппи, наркоманов и просто криминальных типов.
Это – огороженный стеной кусок города с домами, предназначенными на слом.
Там живут несколько сот человек. Это особая «республика» в Копенгагене. Собаки бегают, пустыри, бараки каменные... Обыкновенный наш «рабочий поселок» вроде Троицка.[239] Было темно и неуютно. Какие-то люди слонялись. Зашли в бар. При еле мерцающей лампе сидели, полулежали и просто лежали (спали? грезили?) люди, в основном молодые... Много пьяных... Две или три девушки... Мы сели и взяли у стойки пива. Рядом со мной сидел длинноволосый, черный и смуглый парень, сосал трубку и смотрел на меня долго и пристально, стараясь понять, кто я. Потом спросил: «What country are you from?»[240] Я осторожно: «From Russia».[241]
Он представился:
– Я – индеец из Канады.
Потом предложил мне свою трубку. По-видимому – наркотик. В баре сильно пахло гашишем: сладкий, одуряющий запах. Помню запах в монгольском дацане: горящих свечек из травы «гуч».
