История Голливуда.
В половине третьего закончилось.
Поражает: огромное число гигантских игорных домов. Тысячи людей, сотни столов, автоматов, рулеток, колес... В толпе расхаживают полицейские с пистолетами наготове. Девушки в колготках ходят с разменной монетой для автоматов.
Фотографировать нельзя. Запах порока, судьбы, рока...
Проститутки, торговцы марихуаной и героином действуют открыто.
Проститутки дают объявления в журналах и газетах Лас-Вегаса. Можно вызвать любую по телефону. Дама приезжает в Л. В.[247] и за неделю зарабатывает 1000 долларов.
Две церкви, где легко происходят разводы и венчания.
«Бурлеск» – полутемный зал, где танцевала на сцене девушка-негритянка. Какой-то мексиканец подошел к сцене и подсматривал снизу. Девушка смеялась.
На выезде из Л. В. в аэропорту плакат: «Аспирин даем бесплатно! Не огорчайтесь!»
Расшифровываю, перепечатываю эти записи, и не покидает мысль: «Может, не обязательно?» Ничего особенного и даже ничего нового, у нас теперь проститутки тоже дают объявления в газетах (это, наверно, плохо), изменилась шкала престижных профессий (это, наверно, хорошо), поездка в Америку перестала быть чем-то из ряда вон выходящим... Но ведь для Юрия из его единственной американской поездки, из этих записей родилась удивительная повесть «Опрокинутый дом» – повесть о заграничных путешествиях, рассказывающая о жизни и судьбе человека в России.
Поэтому продолжаю.
9 января
Позавчера выступал в университете Лос-Анджелеса («UCK-LA»).
Днем – лекция с переводчиком. Много людей, полная аудитория. Много русских: старых и новых. Задавали вопросы, но все какие-то осторожные, как задают больному добрые сочувствующие люди.
Ночевал у Елены. Смотрели кино на «Голливуд-стрит». «Глубокая глотка».
Зал был пустоват. Кончилось в час ночи.
Утром у С. Ф.[248] Рассказ о грабеже чемоданов. ХИАС – бандитизм. Мафия. Главарь – бывший ленинградский боксер. Живет в Мюнхене. С. – полупомешан на этом деле. (Он заплатил 150 тысяч пошлины за 18 чемоданов.) Сейчас его преследуют, не дают работать... Говорит, что голодает... «83-летняя мать...»
Врет! Безумие. Два года ни о чем не может думать.
«Вы поймите, дело не в книгах, не в деньгах...»
Чемоданы унесли очень просто: в день отлета в США пришли рабочие с нашивками ХИАС, погрузили чемоданы и уехали. Через час приехали настоящие рабочие. Он знает всех людей. Полное доказательство. Но – не может обнародовать!
«И этого никто не узнает!» Говорит, что дважды хотели его убить. Боксера он чуть было не застрелил сам. Стукачка С. Л. – заодно с нею.
Все они слегка помешанные.
Вчера лекция в «Ирвайн».
Человек сто. Очень внимательно. Почти два часа. Благодарили. Много вопросов о Солженицыне. Знают и меня: «Дом на набережной».
Стипендия имени Ю. Трифонова.
Пришла Галя со своим женихом – Д. С. Симпатяга. 49 лет, но выглядит на 60.
Спор о цензуре.
Вопрос о цензуре был постоянным вопросом на всех пресс-конференциях, лекциях и встречах с зарубежными читателями. На этот, почти дежурный, вопрос Ю. В. отвечал неожиданное: цензура – это, конечно, плохо, очень плохо, но лично ему она не мешает, потому что помогает оттачивать литературное мастерство. Это было его искреннее убеждение. А еще он любил вспоминать одну историю из прошлого века. Был в России журналист, печатавшийся в подцензурной прессе. Если мне не изменяет память – Кривенко. Но по убеждениям Кривенко был близок к народовольцам, общался с Желябовым, помогал. Как-то Желябов попросил его написать текст для подпольного листка «Народной воли». Дело несложное для профессионального журналиста. Время шло, а текста Кривенко все не приносил. И однажды Желябов на свой вопрос, где заказанный текст, уже времени прошло немало, получил от Кривенко неожиданный ответ – задача оказалась совсем непростой: «Как подумаю о том, что все написать можно, так одни матерные слова только и приходят на ум». Примерно так ответил Кривенко, и примерно так, по-матерному, пишут некоторые нынешние авторы, имеющие возможность писать обо всем без всякой цензуры.
20-го с утра поехали в Диснейленд. Прекрасно! Весело! Изобретательно! Вот это – Америка. «Маленький мир» – впечатляет до слез. «Пираты» – тоже великолепны.
Вечером полетели в Сан-Хозе.
В аэропорту встретил Б. К. из университета Санта-Круз.
Ночная дорога. Приехали к матери Б. К. на ферму. Старушка угощала нас яблочным пирогом и чаем. Ей 82 года. Она еще водит машину, живет на ферме одна. Муж умер. Б. К. привез в багажнике трех петухов. Их надо было оставить у его матери. Мелкий дождь. Впервые за два месяца. Ферма – деревенский громадный деревянный дом.
Еще через час приехали в кампус. Дом К. чем-то похож на большие писательские дачи в Переделкино – внешне. Внутри – поздний викторианский стиль.
К. похож на Твардовского.
Но – пустой внутри.
Жена – русская, из духоборов. Не говорит по-русски ни слова. Трое детей. Собаки Зоя и Наташа.
Утром выступление перед студентами и преподавателями-славистами.
22 ноября
Утром пришли трое русских евреев. Говорили около часу. Все разные. Все взбудораженные, еще не успокоились, не «нашлись». Нервные – кроме одного, – хорохорятся.
А. С. – из Ленинграда.
«Уехал потому, что вопрос стоял о моей жизни». Страшно говорлив. Балетоман, театроман... «Что нового в московских театрах?» Он один, без семьи, мать осталась в Ленинграде.
«Сколько вы мне дадите лет?»
Странно гордится, что моложав. Ему 34. «Некоторые дают мне 25!» Когда сидел у меня один, жаловался, что ужасно тоскует. «Но назад мне пути нет».
Потом пришли Г. и В.
Г. – художник, лет 42, обрит по американской моде, с усами, похож на итальянского гангстера. Этот – способный и устремленный. Читал мои книги, расспрашивал о «Доме».
«Все устроились плохо». «Беда в том, что совсем другой сюжет жизни». «Коммерческого успеха нет ни у кого. NN хотел стать Муром[249] номер два, а может быть, Муром номер один, пока не получается».
В. К. – нервный, тощий, без конца курит. Лицом похож на Зяму Гердта. «Я уехал потому, что Россия для меня полностью изжилась... Я понял, что там ничего не будет нового, все уже было... Я считаю, что мне страшно повезло!» Говорит мрачным, угрюмым тоном.
Нервные заболевания у всех?
Д. Г., который вез меня в Беркли, рассказывал о А. и В., которые у него работают. Ведут какие-то курсы. Ничего утешительного.
С А. контракт, по-видимому, не возобновят (у него на год). Студенты жалуются: он говорит как пулемет, невозможно понять... В. очень скандальный. Кричит, плюется. Ничего не умеет, но огромное самомнение... Контракт с ним тоже не возобновят.
