23 ноября. Беркли
Поселили в старинном деревянном доме. («Профессорский дом».) Обед. Со мной сели К. и молодой Ф. из Москвы. Дамы, говорящие по-русски: «А вы совсем не похожи на ваши портреты!» Не уточняя, сказал: «Слава Богу!»
Разговаривали о Чехове. Все было, как в Москве. Разговор о литературе высокого штиля со множеством цитат.
К. – крупный исследователь Гоголя, Клюева, Есенина.
Дружно возмущались Ахматовой, Цветаевой, которые не любили Чехова.
В 4 часа – беседа. Пришло много преподавателей, профессоров. Пришлось перейти в другое помещение. Старичок Петр Глебович Струве, ему 80. Струве заговорил о Палиевском. Я сказал, что он любит Розанова и товарища Сталина одновременно. Струве, смеясь, согласился.
Вечером обед во французском ресторане. Неожиданное появление некоего Тома Ладди – заведующего архивом кино. Его представили мне, он запричитал: «О, вы очень известный писатель!» Оказывается, он слышал от Михалковых, Андрона и Никиты, что я будто бы лучший писатель в России. Необыкновенный болтун. Занимал нас весь вечер. Знает всех: Ермаша, Ежова, Высоцкого, Любимова...
Мальмстед и Хьюз издают полное собрание Ходасевича. Знатоки! Разговор был очень интересный. Засиделись допоздна.
Встреча с М. Страшно похож на Р. Обед в ресторане на верхнем этаже небоскреба. Вид изумительный из окна.
Некоторая недалекость и самолюбование. Очень похожи! И очень достойные люди.
Поездка к И. С.—Ф..[250] Часа четыре беседы. Очень понравились друг другу. На другой день тоже. Книги... перекрестил... «Я ведь неверующий!» – «А этого вы знать не можете».
Приехала Елена. Работали с магнитофоном. Учреждена в Ирвайне «стипендия Трифонова». Елена собирается писать биографию, статьи и т. п.
27 ноября
Вчера прилетел в Миннеаполис. Зима, снег, мороз минус 10. Обед в ресторане «Прага» – на берегу Миссисипи. Ужин у К. А. Русские евреи. Журналисты хорошо говорили о «Другой жизни» и «Доме на набережной». Русская идиотка. Ее муж-американец пытался меня «опрокинуть».
«Вы говорите обо всех этих вещах дома, с товарищами?» – «Конечно». Усмехнулся: «Конечно! Какие же результаты ваших разговоров?»
Я резко: «Мои результаты – книги!»
Первый его вопрос был: «Если бы вы встретили Солженицына, что бы вы спросили у него?»
«Солженицын ответил на все вопросы. Его незачем спрашивать».
Потом в машине она клепала на других русских в этом городе.
На другой день – осмотр города. Вечером в гостях у А. Верующий антисоветчик. Сам говорит: «Я большой антисоветчик». Жена похожа на Шульженко. Говорили о Власове. Остроумный, злой, возбужденный. Отец – из русских монархистов. Сам сидел в лагере с 30-го по 34-й. Сдался в плен в 43 году. Клепал на (нрзб.) русскую, на евреев. Какая-то недоброкачественная смесь. Неглуп, но малообразован. Булгакова не любит. «Я, как верующий...»
Встреча в университете. Много людей.
Какие-то славистки, приехали из других городов, даже из другого штата: Висконсин.
В Миннесоте зима. Снег как в Москве. Вечером прилетели в Детройт. Отсюда автобусом – в Энн Арбор...
29—30
Энн Арбор. Университетский городок милях в тридцати от Детройта. Красив. Остановился в гостинице. Карл приехал сразу. Вечер, я устал. На другой день к Профферам.[251] Огромный красивый дом. Эллендея уже с заметным пузиком. Два помощника по работе с издательством.
Знакомство с Сашей Соколовым.[252] Племянник Вадима Соколова.[253] Парень талантливый. Умный, но – тоже с каким-то скрытым беспокойством, с болью. Долго разговаривал со мною. Не хотел уезжать. Он живет и работает в другом городе, миль 60 отсюда. Приехал меня повидать.
Карл и Эллендея были очень теплы со мной. Бедная Эллендея таскалась с мной по магазинам. Пора покупать в Москву подарки.
В книжном магазине купил Тулуз-Лотрека и Босха. Послал в Москву почтой.
1—2 декабря
«Русский дом» в Оберлине – старая барская дача. Говорят только по-русски. Семейная обстановка. Некоторые студенты тут живут. В. Ф. и его жена – милые люди, музыковеды. Друзья Булата. Недавно – три года назад – переехали сюда из Ленинграда.
Крыжицкие. Галина Викторовна и Сергей Павлович. Он был в Нью-Йорке на заседании комиссии, которая отбирает студентов в Москву. Ликование: двух студентов утвердили!
На другой день вечером, когда я закончил вечер вопросов и ответов, Крыжицкий заехал за мной, и я поехал к ним.
Он специалист по Бунину.
Потом Ю. В. был в Нью-Йорке, где обедал со знаменитым издателем в ресторане и где, не глядя, подмахнул кабальный договор. (Уж очень обаятелен был издатель!)
Нью-Йорк очень понравился Юре, он назвал его глубоко человечным городом. Неожиданно там он выступил по «Голосу Америки», я была в ужасе, а вся литературная Москва шепталась. Один Василий Аксенов сказал: «Правильно сделал. И ничего они ему теперь сделать не могут. Не по зубам. Юра им нужен для того, чтобы иностранцам рты затыкать: «Вы говорите у нас все продались, нет свободы творчества? А вон сидит за столиком Трифонов, щи ест... (предполагаемый разговор как бы происходит в ресторане Дома литераторов) – он не продался, а мы тем не менее все, что он ни напишет, печатаем, не обижаем».
Когда Юра вернулся, проспал дня два и во сне бормотал что-то на английском. Потом он долго путал ночь и день, рассказывал про всех, кого встретил, с кем познакомился, но особенно часто и с удовольствием вспоминал какого-то быка на родео, который увернулся от одного ковбоя, другого поддел рогом и неопозоренный, помахивая хвостиком, ушел спокойно с арены. Под аплодисменты зрителей.
Кажется, зимой началась работа над спектаклем «Дом на набережной». Дело шло очень туго, до той поры, пока Д. Боровский[254] не придумал декорацию. Она все и решила. Это разделение сцены на мир реальный и мир потусторонний выстроило и драматургию, и стилистику.
Ю. В. был влюблен и в Ю. Любимова, и в Д. Боровского.
Однажды мы сидели в кабинете Любимова. Решался вопрос заграничных гастролей, ждали решающего телефонного звонка. В кабинете присутствовали и иностранные корреспонденты, и даже, кажется, дипломаты. Ожидание тоже было поставлено гениально. Вот раздался звонок, а может, появился вестник, не помню, и стало ясно, что гастролей не будет. Решение властей было отвратительно несправедливым, и реакция на него была адекватной: возгласы негодования, шум, но все это перекрывал «негодованьем раскаленный слог» режиссера.
Когда мы вышли из театра на улицу, Ю. В. спросил меня: «Ты слышала, что сказал Боровский?» – «Нет. Было слишком шумно». – «А жаль, ведь он сказал замечательную фразу. Он сказал: «Ну ладно, я пошел работать».
«Старик» был опубликован в третьем номере журнала «Дружба народов». Мартовском номере семьдесят восьмого года. Публикации предшествовал длинный «роман» с цензурой. Если «Дом на набережной» прошел на волне испуга и конъюнктуры, то по «Старику» замечаний было много.
Как вспоминают в редакции, главная претензия состояла в «соблюдении исторической достоверности».
