время забыть о них.
Глава V
Соленый пот раздражал глаза, растекался щекотливыми струйками по спине и груди. Создаваемые вентиляторами мощные, но влажные и теплые потоки воздуха не спасали от жары. Василий, сидя на месте оператора правого борта, писал письмо Лене, нещадно перечеркивая неудачные фразы. Письмо все равно нужно было переписывать начисто, потому что на листе, то там, то здесь виднелись кляксы от капающего со лба пота. Шел шестой час после сброса аварийной защиты реакторов – постановка парогенераторов на хранение. Рядом, положив голову на пульт, дремал Марат Петрович, которому, как и Василию, некуда было спешить. Он остался дежурным по ГЭУ вместо командира реакторного отсека. Только что ушел на базу командир первого дивизиона.
– Иди, отдохни! Ничего с твоим железом не случится! – напутствовал его Михайлов.
Василий писал о том, что дела его идут успешно. Это было правдой. Во время выхода в море он, наконец, смог посидеть за работающей установкой. Все было понятно и все получалось. Михайлов сказал комдиву-раз: «Еще один выход, и можно разрешить работу под наблюдением!» Это он так похвалил его! На самом деле не закрыто больше половины зачетного листа. Написал про показавшийся смешным случай на смотре, как адмирал пытался застегнуть воротник кителя у лейтенанта. О взаимоотношениях с помощником и злополучных политзанятиях писать не стал. Зачем портить настроение. В конце письма сделал приписочку: «Целую, люблю!». Засомневался! Слишком много телячьих нежностей! Вычеркнул «люблю». Тщательно вытерся полотенцем для того чтобы приступить к написанию чистового варианта. Только полез в сейф за бумагой, как динамик «Каштана» прохрипел:
– На корабль прибыл дежурный по живучести!
Затем голос из него спросил:
– Михайлов есть?
Через несколько минут дежурный по живучести, белобрысый капитан 3 ранга, хлопал Михайлова по плечу:
– Привет старому морскому бродяге! Ну, как у тебя дела?
По фамильярности обращения чувствовалось, что они с Маратом Петровичем старые знакомые. Михайлов пожаловался, что анализы питательной воды пока никакие, и сколько времени они протянут с постановкой парогенераторов на хранение, неизвестно.
– Хорошо! Не буду Вам мешать, тревогу просто запишем, – войдя в положение сказал капитан 3 ранга, – хотя обстановка к «лапше» не располагает!
– Что-то случилось? – насторожился Марат Петрович!
– Да не что-то! Вчера всех командиров внезапно в штабе собрали. Экипаж сто пятьдесят второй экстренно вызвали!
– Зачем? Они же в ремонте, только с автономки пришли!
– В поселке говорят, наши горят в Корейском проливе. Есть погибшие!
– А кто у нас там? Двести двадцать первая?
– Она!
– А в поселке, откуда знают?
– Вражьи голоса! «Голос Америки», «Би-Би-Си»!
Дежурный по живучести ушел в направлении 8-го отсека и вскоре вахтенный сообщил о его убытии, а Михайлов еще долго, почесывая затылок, переваривал мрачные новости.
– Вы считаете, что это правда? – решился спросить Василий.
– Хотелось бы верить тому, что это ложь! Подождем делать какие-либо выводы. Если что-то серьезное, то днем уже будет известно!
Василий знал, что К-221 входила в ту же серию из шести атомных подводных лодок, что и К-30. И хотя противник презрительно называл эти корабли из-за их высокой шумности «слепыми бандитами, вооруженными до зубов», атомные подводные лодки этого проекта хорошо зарекомендовали себя в противостоянии авианосным ударным группам 7-го флота ВМС США.
Днем новостей не прибавилось, и приехавшие из поселка офицеры и мичманы знали только то, что уже было известно Василию. Через три дня, утром, после проворачивания оружия и технических средств, старпом собрал экипаж в торце пирса. Он рассказал, что 21 августа, на подводной лодке К-221, находившейся на боевой службе в Филиппинском море, произошел пожар. В результате пожара погибли четырнадцать человек, имена и фамилии которых уточняются. Причины пожара расследуются. Это все, что он об этом знает. За старпомом выступил зам. Он объявил о просьбе командования сдать посильную денежную сумму для помощи семьям погибших и организации похорон. Еще через три дня Василий узнал, что он участвует в обеспечении похорон погибших. С напарником, мичманом, он должен был в составе траурной процессии нести один из многочисленных венков к месту погребения погибших, плоской вершине небольшой сопки прямо напротив штаба. На ней, уже день и ночь, работали стройбатовцы. Они сооружали широкую, выложенную мраморной плиткой лестницу, ведущую на вершину сопки, и подготавливали места для могил. Из любопытства Василий забрался по еще недостроенной лестнице на вершину сопки. Место для похорон было выбрано красивое. С сопки открывался вид на бухту Петровского, со стоящими у пирсов подводными лодками. За волноломом виднелся залив Стрелок, остров Путятин и игловидные скалы «Три Брата» на выходе из залива. После похорон на сопке должны были соорудить памятник в виде рубки подводной лодки.
«Хорошее место», – подумал Бобылев, глядя на залив, но передумал, представив, как будет холодно и противно на продуваемой всеми ветрами вершине приморской зимой.
До похорон Василий также обеспечивал приезд родителей. Вернее, в его обязанности входило оказание им помощи, если кому-то станет плохо или кто-то потеряет сознание. Таких случаев, к счастью, не было, но плача, диких криков и проклятий Василий услышал предостаточно. Когда все родители приехали, кто-то из них предложил посмотреть на своих детей в последний раз. Все потребовали отвезти их в морг госпиталя. Прекрасно понимая, что может быть после этого, представитель дивизии пытался отговорить родственников от этой процедуры. Наконец, решили, что поедут одни мужчины. Зрелище было не для слабонервных. Многие после этого не могли передвигаться самостоятельно, а увешанный орденскими планками дед одного из погибших, всю войну прослуживший в знаменитом разведотряде Северного флота, привыкший к смертям, старый боец, потерял сознание. Родственники семерых погибших моряков отказались хоронить их в соединении. Колебались и остальные. В самый канун похорон, мать одного из погибших изменила свое решение. Ее уговаривали весь день и ночь перед похоронами.
День похорон запомнился Василию непонятным и несправедливым по отношению к нему случаем. Стояла отличная приморская погода. Солнце палило, но было не жарко, уже чувствовалось присутствие прохладного осеннего ветерка. Простые, обитые кумачом гробы привезли из госпиталя на автобусах. В соответствии с ритуалом, церемония прощания должна была состояться возле караула, там, где при въезде, за несколько метров до сопки, имелась большая асфальтированная площадка. На ней уже стояли, покрытые скатертями алого цвета столы. Рядом – небольшая трибуна. Перед столами и трибуной выстроились экипажи в парадной форме со знаменной группой и оркестром во главе. В наступившей мертвой тишине уже заколоченные гробы начали ставить на столы. Ветерок лениво таскал полотнище военно-морского флага по знаменосцу и ассистентам, и в воздухе изредка были слышны фразы – «Осторожно!», «Упадет!», «Перехвати снизу», «Не на тот стол ставите!». Василию, стоявшему позади столов, была непонятна последняя услышанная фраза. Какая разница, для них, уже принадлежавших вечности, кто и в каком порядке будет лежать на этих столах. Начальник политотдела, взойдя на трибуну, объявил траурный митинг открытым. Оркестр исполнил гимн Советского Союза. Сменяя друг друга, выступали ораторы. Они говорили о том, какими героями были погибшие, как они, выполняя приказ, не задумываясь, отдали свои жизни во имя своей Родины. При этом каждый оратор заверял, что Родина-мать их не забудет! Митинг объявили закрытым. Оркестр снова сыграл гимн. Экипажи, развернувшись на площадке перед караульным помещением, под музыку «Варяга» прошли торжественным маршем, отдавая честь погибшим. Родители и родственники бросились к гробам. Воздух наполнился плачем и жалобными криками. Группа, несущая венки, застыла на дороге, ожидая приказа к началу движения. Прощание явно затягивалось. Василий, незаметно привыкший за эти дни к чужому горю, переминаясь с ноги на ногу, тупо рассматривал трясогузку, бегающую по протянувшейся параллельно дороге трубе теплоцентрали.
