исследовать море. Еще парнишкой плавал на яхте, работал у Дики Ломакса, а потом мне предложили работу в Институте океанографии. И знаете, иногда мне кажется, что доктор Купер и его ученики выходят в море и лишь делают вид, что работают, чтобы им продолжали выделять деньги на исследования. Иногда меня так и подмывало сказать им: Послушайте, к чему все усложнять и заниматься всякой ерундой? Не проще ли научиться управлять лодкой?
А потому, когда ко мне обратился мистер Уоткинс, я откликнулся на его предложение. Потому что сразу понял: он не из тех, кто делает вид и отлынивает от работы. Он сказал, что хочет спуститься на большую глубину. Не знаю, спускался ли на большую глубину Пикассо, но уважаю мистера Уоткинса за это желание.
Я очень удивился, когда он предложил спуститься и мне, и страшно занервничал. Меня вовсе не грела идея встать у штурвала, ведь у меня было так мало опыта. Сказал ему, что видел фотографии, но он знай твердил свое: Нет, нет, этого недостаточно, вы должны увидеть все это собственными глазами.
А потом вдруг я подумал: так тому и быть. Или сейчас, или никогда! Потому что у профессора наверняка было на уме что-то другое, не просто продемонстрировать мне, как там, внизу. День выдался тихий, безветренный, и я подумал: Чему быть, того не миновать. И забрался в капсулу, и мы с мистером Уоткинсом начали спускаться вниз.
Я уже говорил, что имел опыт ныряния с аквалангом на Багамах. Но это было совсем другое. Вы, конечно, можете подумать, что ныряние с аквалангом создает более полное впечатление, и в какой-то степени это так. Находясь в капсуле, вы окружены воздухом. А мне показалось, что я со всех сторон окружен синеватым мерцанием. Свет действительно был синим. Это столь же очевидно, как то, что вода мокрая.
Поднявшись на поверхность, я выбрался из капсулы. Но он не унимался и жестом указал мне на нее. Я кивнул, он забрался в аппарат, я включил лебедку, и началось последнее погружение. Только потом я понял, что горючее у нас на исходе. Генератор, приводивший в движение лебедку, мог заглохнуть в любой момент, а капсула тем временем погружалась все глубже и уже перешла ту черту, на которой обычно останавливались другие ученые-подводники, когда занимались своими исследованиями. Я сидел и следил за тем, как стрелка показателя горючего приближалась к нулю. Но когда начал поднимать капсулу, он сказал мне: «Нет, еще рано». И я ждал, а потом снова попробовал поднять ее, но он опять мне не разрешил. И тут я ослушался и все-таки поднял аппарат. Просто другого выхода не оставалось. И едва капсула достигла поверхности, как мотор лебедки вырубился. Он вылез, я указал на счетчик. Он кивнул и тяжело опустился на палубу. Пришлось добираться до земли под парусом. За все это время ни один из нас не произнес ни слова.
Затем моряк сказал, что позже пытался подобрать какие-то слова и определения к увиденному. Но там, на глубине, существовала такая красота, что описать ее словами было просто невозможно. Нет, слово «красота» тоже не подходит к тому, что они видели в тот момент, когда находились на глубине. Красота была слишком «большая», о ней даже говорить больно. Многие люди потом смеялись, услышав это определение, но оба они знали, что она, эта красота, была слишком велика, и для нее просто не хватало слов.
Рассказывали о том же художнике и другие истории. Уже после того, как он решил, что никогда не будет писать синими красками. Он решил, что следует присмотреться к белому цвету, и уговорил пилота самолета доставить его на метеорологическую станцию на севере Канады.
Он сказал: Я должен побыть один и в полной тишине. Кругом было белым-бело от снега, и он прошел по этому снегу многие мили. И однажды его заметил белый медведь, самый быстрый и опасный хищник планеты. Художник увидел, как прямо на него надвигается эдакая мохнатая громадина, мех медведя казался грязно-желтым на фоне ослепительно белого снега. Но не успел он опомниться, как грянул выстрел. Как выяснилось, начальник станции пошел за ним и, увидев, что художнику угрожает опасность, свалил зверя одним выстрелом из винтовки. Медведь лежал на снегу, мех был забрызган кровью, рядом расползались и впитывались в снег красные струйки
Затем художник вернулся в Англию. Он видел белый цвет и видел красный и решил вернуться в Англию, чтобы увидеть еще больше красного.
Он пошел на бойню и сказал управляющему, что ему нужна кровь. Управляющий спросил, сколько именно ему нужно крови, и художник сказал: Чтобы хватило наполнить ванну до краев. На что управляющий заметил: вы уж извините, но сделка того не стоит, мы в таких мизерных количествах кровью не торгуем. Дело в том, что бойня продавала кровь мясоперерабатывающим комбинатам для изготовления всяких там сосисок, колбас и собачьего корма, и продавали они ее сотнями и тысячами галлонов. Так что какой им был смысл продавать какие-то жалкие 40-50 галлонов, чтобы художник мог наполнить ванну?
И тогда художник решил, что раз 40-50 галлонов для них сущий пустяк, то этой пропажи они не заметят. Он зашел в паб неподалеку от бойни, сидел там и ждал И вот около семи вечера из ворот бойни вышел мужчина, и руки у него были испачканы кровью. Художник угостил его выпивкой, выждал удобный момент и заговорил о крови, и работник бойни обещал помочь. Сказал, что посмотрит, что тут можно сделать. У художника имелся небольшой белый фургончик, он использовал его для перевозки полотен. Он подогнал его к заднему выходу, а на следующий день новый его знакомец нашел какой-то благовидный предлог, чтобы задержаться на работе, а потом вышел в переулок через заднюю дверь. Художник захватил с собой пять пластиковых канистр для садового мусора. И мужчина наполнил их кровью. Контейнеры оказались тяжелыми, каждый пришлось нести к машине вдвоем. Мужчина поехал вместе с художником и помог ему занести канистры на второй этаж. Там они наполнили ванну кровью, и мужчина ушел.
Художник разложил на полу в мастерской листы бумаги. Такие же листы он разложил и на всем пути от ванной комнаты до мастерской, и на полу в самой ванной — тоже. Затем он вошел в ванную и установил там видеокамеру на штативе. Включил ее и как был, в одежде, влез в ванну. Медленно опустился и сел на дно, ухватившись руками за края. А потом и вовсе вытянулся во весь рост и убрал руки и распрямил ноги. Теперь над красной поверхностью торчала только его голова. Позже он сказал, что когда открыл глаза и огляделся, кровь вовсе не показалась ему такой красной, как он надеялся. Не такой красной, как он ожидал.
Тогда он сел, и кровь стала стекать с его волос по лицу, и он открыл глаза и уставился прямо в камеру.
А потом встал и вышел из ванной. И прошел босиком прямо в мастерскую. На заранее разложенных листах бумаги оставались следы, но и они тоже не слишком впечатляли, потому что большая часть крови уже успела стечь, а та, что осталась, уже почти высохла.
Затем он дождался, пока высохнут листы бумаги, и заменил их новыми. Вернулся в ванную, снял окровавленную одежду и бросил ее на пол, после чего снова залез в ванну. И вся процедура повторилась снова.
Он повторил ее еще несколько раз, пока в ванной не осталась лишь жалкая маленькая лужица. Собрал остатки крови в чашку, поставил ее на край ванны и пустил воду. И наполнил ванну водой до краев, и теперь уже камера запечатлела его окровавленное тело, лежавшее в чистой, прозрачной воде.
Затем он вылез из ванны и снова прошел по листам бумаги и лег на бумагу.
Потом снова пошел в ванную, пустил воду, заполнил ею ванну до краев, снова лежал в ней и повторял эту процедуру несколько раз.
Затем, когда он наконец весь отмылся от крови, снова наполнил ванну водой до краев и вылил в нее чашку крови.
Потом спустил воду и продал первое кровавое полотно за 150 000 фунтов. Называлось оно «Пусть коричневое = красное».
Он и до того был известным художником, поэтому новое произведение было продано за 150 000 фунтов. И любители живописи были заинтригованы и ждали других полотен, с не менее занимательными названиями, и они были проданы еще дороже. Знатоки живописи пришли к единодушному мнению, что наиболее интересными полотнами были именно последние — те, где кровь уже подсохла или же была слегка размыта водой. Впрочем, кое-кто из другого лагеря утверждал, что первые все же круче. И еще всем страшно понравился фотоколлаж ванной, он ушел за 250 000 фунтов, а также инсталляция с видеокамерой. У всех шедевров были весьма оригинальные названия, ни один из них не назывался, допустим, «Кровавая
