На сохранившейся половине пола можно было стоять без опаски. Доски по виду были прочными и в каждой торчали шляпки больших гвоздей. Внешняя часть выходила на крыльцо, а оно пока вполне цело, и главное, под ним не более семидесяти сантиметров глубины, которая, к тому же, целиком заполнена дровами. Откуда у меня тогда вдруг появилось столько сил, не могу понять до сих пор… В поезде на вторую полку вряд ли бы с таким проворством залезла…
Сейчас я чувствовала себя в прямом смысле дважды рождённой. Руки-ноги целы, не переломаны, голова вроде работает. Это уже хорошо, просто отлично. Можно немного отдохнуть, потом уже соображать, что делать дальше. Я села на стопку кирпичей у порожка и осмотрелась. Шкаф с разъехавшимися створками, накренившись почти под прямым углом, открыл пространство у стенки. Я никогда туда не заглядывала, ведь для этого надо было бы отодвигать этот вековой, приросший к полу тяжеленный шкаф. На полу, между стенкой и шкафом, приваленные мусором, застряли две старые книжки в тёмных пыльных переплётах. Я, с помощью кочерги, валявшейся тут же, на полу, их без особого труда вытащила. Одна книга была дейсвительно старинная – мраморный коричневый фолиант, возможно, не моложе семнадцатого века, а другая – что-то вроде дневника в кожаной обложке. На пожелтевших, в широких разводах от сырости, страницах бледными зелёными чернилами, мелким, но чётким почерком шли убористые записи…
Я вынесла добычу на крыльцо и вернулась в сени. Самочувствие моё не поддавалось никакому анализу, но страха всё же пока не было, однако, я понимала – это всего лишь стресс. Когда-нибудь это пройдёт, и тогда, возможно, наступит настоящий страх, липкий, ползучий, неодолимый… Но это будет потом – через час, два, может, завтра. А сейчас я, несмотря на своё, изменённое ситуацией состояние, спутанные мысли и притуплённые чувства, раз уж мой мозг контролирует ситуацию, должна действовать во своё спасение, и действовать быстро, пока моё тело, очевидно, под завязку переполненное гормонами, почти не чувствует боли…
Когда я начну ощущать боль, а болеть есть чему, это уже очевидно, может приключиться паника, будет шок или со мной случится обморок, ну и всё такое, малоприятное и весьма небезопасное…
Тогда уже будет не до решительных действий. И теперь моя задача: отодвинуть как можно дальше этот момент – полного осознания происходящего, и срочно, без всякого промедления действовать – без права на ошибку. Надо не реагировать на сигналы sos, которое оно, моё сознание, начнёт уже совсем скоро посылать, а попытаться, по возмжности, абстрагироваться от своего тела, и, таким образом, – спасти его. Если чего-то ужасного нельзя избежать, то нужно сделать этот кошмар, по крайней мере, неощутимым настолько, чтобы он, хотя бы временно, не мешал жить дальше. До полного прояснения ситуации, пока решение, само собой, не сложится в голове целиком и полностью. Не считая, конечно, разве что всяких мелких околичностей. Они уже будут решаться по пути, по ходу дела. Надо, иными словами, попытаться свести всю задачу к уравнению с минимальнм числом неизвестных, потом бросить пробный шар – подставить какие-то прикидочные цифры и посмотреть, что может, в этом смысле, получиться. Если результат окажется неудобоваримым, попытаться сочинить уравнение иного порядка. Итак до тех пор, кока предполагаемый результат тебя не устроит. Тогда уже можно начинать действовать – тем или иным способом.
Вот такая простая схема выживания.
Однако никто не должен понимать, что ты от этой катавасии не испытаваешь ни малейшего удовлетворения. Не рассылать же в населённые пункты всего мира срочные телеграммы о том, что у тебя, такой хорошей, буквально – такой кошмар! – чуть не вышибли почву из-под ног…
Разноголосый шум равнодушного света тут же обрушится на тебя со всех сторон, будто внезапно распахнулась в мир обитая войлоком двойная дверь – голоса и смех, вперемешку со стоном («Опять это с ней! Как же она всех достала!»), только разозлят, но вряд ли чем-либо помогут. И не нужно особенно сочувствия друзей и милых близких – это, скорее всего, вызовет только досаду, даже если всё будет сказано искренне бесхитростно и непринуждённо дружелюбно. Всё должно делать в оптимальном режиме – «сам- один».
Да, решено и обсуждению не подлежит: я ничего больше не боюсь.
И пусть холодное солнце то и дело скрывается за мрачными тучами, сердито набрасывая на землю резкие тени, я буду упрямо мчаться вперёд по чёрному асфальту жизни, с улыбкой глядя на клубящийся мутными вихрами пасмурный небосвод и с волнением думать только о том, что ждёт меня впереди. Тогда небо распадётся на снежные хлопья или прольётся очищающим ливнем, и в мглистой белизне безбрежного простора жизни обязательно нарисуются долгожданные очертания победы, в которую ты веришь.
И это будет честная ника, законная виктория!
И тогда обязательно найдётся и своя тема, и своя идея, и жизнь не будет лишь собранием случайных эскизов, непонятно зачем начатых и так же бессмысленно заброшенных. Всё разумное, благородное, честное, что ранее было лишь слабым намёком на действие, готовым рассыпаться в прах под напором пустой фантазии, обретёт теперь осязаемую достоверность и логику жизни. И мир, похожий на странный базар, где праздно толпится, глазея на пеструю выставку всяких товаров, вечно алчущий народ, постепенно начнёт превращаться в райский сад, законное место обитания, утраченное некогда бездумным человеком, по самую макушку охваченным гибельным чувством корысти и властолюбия.
Вот и всё. Так просто!
Настроение стало на октаву выше. Я, как зомби, двигаюсь и действую, всё ещё не ощущая страха – по- прежнему, не осознавая до конца и не желая «загружаться» —осознавать всего случившегося со мной здесь и сейчас. Моя голова довольно чётко работает, я вся – как сухой, расчётливый калькулятор.
Я прислушалась – всюду тихо. Прошла, осторожно ступая, в дом, хотела прилечь на кровать, и тут вдруг заметила, что по полу за мной тянется свежий кровавый след.
Так… Стоять!
Ну, значит, не одни только ушибы, а я их уже вижу – на руках и ногах, есть они, конечно, и на моей спине; значит, и открытая рана где-то всё-таки есть?!
Но где? Откуда эта обильная, страшного, потому что абсолютно живого цвета – алого, как заря, моя кровь?
Кровь, выглядевшая, как отдельное живое существо, куда-то спешно и щедро бегущее, безжалостно покидала незадачливого хозяина – моё бренное тело.
Боли, однако, по-прежнему пока не чувствовалось. И страха всё ещё не было. Был шок, но вполне осознаваемый мною. Не знаю, что меня спасало – самообладание или многолетняя привычка смотреть на себя со стороны, беспристрасно и холодно анализируя свои поступки и всё, что со мной происходит. Мне даже казалось, что если бы моё тело вдруг оказалось в состоянии, несовместимом с жизнью, я не сразу бы сильно испугалась или огорчилась – я всё же начала бы с интересом себя изучать и мысленно проигрывать все допустимые, а также – не очень, ситуации собственного спасения.
В раннем детстве мне часто снились кошмары – погони, преследования вооружёнными людьми. И во всех таких ситуациях у меня от страха бешено колотилось сердце и даже отказывали ноги. Просыпаясь, я с ужасом думала о том, что так недолго и умереть во время такого вот кошмара прямо во сне.
Возможно, думая об этих снах, я подсознательно вырабатывала в себе реакцию на небоязнь опасности, на овладение чувством страха. Этот постоянный тренинг во сне, не исключено, и помог мне стать, как говорят психологи, в конце концов, норадреналиновым типом. Адреналин даёт силы, в случае опасности, убежать от неё, а норадреналин – противостоять и защищаться.
Я – очевидно, норадреналиновый тип, природа обо мне, в этом смысле, хорошо позаботилась. А это значит – близкая опасность, ясное осознание угрозы только бодрят меня, удваивают, утраивают мои силы. Страх, жуткий, липкий, приходит потом, когда начинаешь обо всём произошедшем думать уже в спокойном состоянии. Пока же резкий выброс гормона в кровь мгновенно мобилизует все силовые резервы и, на время, полностью купирует всякий страх. Так было и на этот раз, хотя в подобную переделку я попала впервые.
Я бегло осмотрела себя с тыла и обнаружила, что это по моей левой ноге течёт кровь, и довольно быстро. И на полу уже её полно. Рваная рана на бедре, достаточно высоко, у самого сустава. Наверное, при падении я буквально присела на какой-то острый предмет – типа дверного крючка. Разглядеть рану, как я ни изворачивалась, как следует никак не получалось, на ощупь она была рваной, сантиметров пять в диаметре, а по тому, как уплотнилась вокруг неё ткань, можно было догадаться, что она достаточно глубока.
Мои руки были в липкой, пугающего яркого цвета абсолютной живой субстанции. Такой алой крови, да
