Эмилиано в другой.
— Простите, что я позволила себе разбудить вас, — извинилась женщина. — Я была в гостиной и вдруг услышала стоны. Я испугалась, что вам плохо.
— Вы не представляете, как хорошо сделали, что разбудили меня, — с чувством облегчения сказала я. — Я видела кошмарный сон.
— Могу я быть чем-нибудь полезной? — спросила горничная.
У нее был располагающий вид, вызывающий доверие.
— Вы уже помогли мне. Я вам очень благодарна.
Горничная вышла, одарив меня милой улыбкой.
Я поднялась с кровати, положила золотую булавку на ночной столик, рубашку бросила на спинку кресла и пошевелила онемевшими пальцами. Взглянув на часы, обнаружила, что уже четыре часа пополудни. Я спала больше трех часов.
Я оглянулась по сторонам и вспомнила о цели моего прибытия в «Гранд-Отель» на медицинский конгресс, потом в памяти всплыла встреча с барменом Доменико, мое удивление при виде этого номера, который в течение пяти лет был местом моих любовных свиданий с Эмилиано, и наконец, растерянность при известии, что номер оставался в моем распоряжении даже после его смерти.
Ошеломленная всеми этими воспоминаниями и неожиданными открытиями, я забыла о своем служебном долге. Я легла на постель, где пять лет назад спала в последний раз с любимым, и, сжимая в руке его булавку для галстука, постаралась определить ту таинственную силу, которая влияла на мою теперешнюю жизнь.
Я не могла похвастаться хорошим характером и вряд ли вызывала симпатии у большинства людей. Я терпела жизнь, которая выпала мне на долю, как платье с чужого плеча, которое я тщетно пыталась приспособить к своей фигуре.
В молодости я словно щепка плыла по течению жизни, не имея своих убеждений и устремлений. Мой первый сексуальный опыт я получила, руководимая не любовной страстью или любопытством, не из принципа свободной любви, который тогда исповедовался многими, а просто так, чтобы развеять устаревшие мифы о морали, в которые я уже не верила.
Я потеряла невинность, потому что мне показалось, что пришел момент сделать это. И пока мой партнер, яростно навалившись на меня, делал мне больно, я терпела и, удивляясь сама себе, холодно рассуждала, что, если бы он вдруг умер во время этого судорожного акта, мне было бы нелегко выбраться из-под него.
Мне было девятнадцать лет, и я заканчивала лингвистический лицей. Он же учился в классическом. Это был красивый парень, высокий и сильный, с открытым лицом и томными черными глазами. То были годы ниспровержения и отрицания, но мы с ним ничего не отрицали и не опровергали. Просто у него хорошо шла латынь, и он помогал мне переводить Вергилия, используя для этого логику, словно речь шла о решении математического уравнения.
Мое сексуальное посвящение произошло у него дома, во второй половине дня, в конце июня, когда мы готовились к экзаменам на аттестат зрелости. Любовь показалась мне коротким досадным насилием. Тот романтический идеал, который сформировался у меня в юности при чтении бесчисленных романов, был развеян в прах.
— У тебя странный вид, — сказала мне мать, когда я вернулась домой.
— Наверное, потому, что я занималась любовью с Раймондо, — ответила я таким же безразличным тоном, с каким объяснила бы ей, что у меня болит живот, потому что объелась мороженым.
В те годы моей матери было пятьдесят, но она могла заявить, что ей всего тридцать пять, и ей бы поверили. Она была женщиной, что называется, шикарной: очень красивой и очень элегантной. Но мне она казалась пожилой женщиной, некоей галактикой, отстоявшей от меня на сотни световых лет и которую я не имела ни малейшего желания исследовать. Иногда, просто так, для развлечения, я провоцировала ее, говоря ей шокирующие вещи. Но это ее никогда не выводило из себя. Выражение ее лица осталось неизменным и на этот раз, хотя она знала, что я говорю правду.
— Надеюсь, по крайней мере, что это доставило тебе удовольствие, — прокомментировала она с горькой иронией.
И пока я быстрыми шагами шла к своей комнате, участливо добавила:
— Если тебе понадобится помощь, можешь рассчитывать на меня.
В моей жизни мне не раз отчаянно нужна была помощь, но я решительно отрицала саму возможность от кого-то ее получать. Даже не знаю, почему.
Теперь же, когда передо мной встала эта неразрешимая загадка, я была напугана ею, как цыпленок, застигнутый грозой. Впервые сейчас, уже в сорок лет, я почувствовала глубокое и непреодолимое желание обратиться за помощью к матери. Вот почему я решила ей позвонить.
Через минуту мне ответил нежный и невинный голос моей Эми.
— Чао, мамочка, — поздоровалась она, узнав меня. — Когда ты вернешься?
— Скоро, — успокоила я ее. — Завтра.
— Днем или вечером? — настаивала она, чтобы точно знать, сколько времени отделяет ее от долгожданного горячего объятия.
— После обеда. — Чтобы избежать дальнейших уточняющих расспросов, я перешла в атаку: — Что ты делаешь сейчас? Чем занимаешься?
— Смотрю телевизор.
— А где бабушка?
— Здесь. Я передам ей трубку, — сказала дочь.
Я слушала мать, которая сообщала о том, как спала Эми и что она обедала, но думала о своем.
— Мне нужна твоя помощь, — прервала я ее, не найдя других слов, чтобы объяснить ей то, что происходило со мною.
И, вслушиваясь в тишину, которая последовала за моими словами, я ясно представила, как впервые за многие годы у моей матери изменилось выражение лица. Похоже, что этими четырьмя словами я сказала то, о чем всю жизнь упорно и тупо молчала.
— Жду тебя, — ответила она, наконец.
Глава 2
Чувство долга, столь часто восхваляемое, но не всегда практикуемое другими людьми, лично мне всегда усложняло жизнь.
Я позвонила в секретариат конгресса и попросила прислать тезисы наиболее интересных докладов. По правде сказать, их было немного. Большинство конгрессов — это нечто вроде поощрения для их участников в виде отпуска, проводимого в престижном отеле под щедрым покровительством крупных фондов и фирм.
Вместе с информационными материалами организаторы прислали мне подарок: шикарную коробку с набором губок для ванны — изделие известной фармацевтической фирмы.
За час я написала две машинописные страницы по тридцать строк, что могла бы сделать, даже не выезжая из Милана. Аккуратно сложив их вдвое, я убрала свои записи в одно из отделений моей дорожной сумки, пристегнула к отвороту жакета булавку Эмилиано и покинула номер.
— Синьора так рано уезжает? — удивился портье, когда я отдавала ему ключ.
Этого приятного молодого человека, сердечного и любезного я никогда прежде не видела, но, по тому, как он на меня смотрел, стало ясно, что гостиничные сплетники уже поведали ему мою историю. Золушка и прекрасный исчезнувший принц наверняка поразили воображение всех, и наш роман, возможно, впоследствии станет легендой «Гранд-Отеля».
— Боюсь, что да, — с притворной грустью улыбнулась я.
В холле в удобных креслах в ожидании часа аперитива сидело немало моих коллег. Я постаралась проскользнуть незамеченной, чтобы избежать переходов от одной группы к другой с дежурными фразами и
