– А откуда вы знаете, что она сразу так и полезет к вам в сеть?
– Нет у меня сети.
– И вы хотите удочкой так вот с ходу поймать на уху?
– И удочки нет у меня.
– Чем же вы будете ловить, рубашкой?
– Острогой… – Он подошел к тальниковому кусту и достал оттуда трезубец, насаженный на длинный тонкий шест.
– Этой штукой ночью бьют, с подсветом, – сказала Муся.
– А я и днем умею.
– Как это?
– А вот так, смотри…
Он скрылся за кустом. Через минуту, стоя в маленькой долбленой лодке, отталкиваясь прямо острогой, он вышел на стремнину и замер в напряженном внимании. Лодка тихо скользит по воде, парень стоит, замерев, глаза устремлены в воду, в согнутой руке острога, как гарпун. Вдруг бросок, промелькнувшая в воздухе острога – и вот уже бьется на поверхности реки, поблескивая белым брюхом, пронзенная острогой нельма. Парень берет со дна лодки весло, подгребает и снимает нельму.
– Видала? – показывает он Мусе.
– Здорово! – восхищенно произносит она. – Как вас зовут?
– Меня? Василий, Силантьев…
– А меня Муся.
– Слыхал.
Костер на берегу реки. Двое молодых парней и Муся едят уху. Муся уже успела обсушиться.
– Кто же вас выучил так бросать острогу? – спрашивает Муся.
– Дядя Аржакон, – отвечает Василий.
– Кто, кто? В жизни не слыхала такого имени.
– А между прочим, про него сам Пушкин написал, – сказал Василий.
– Где это? Не помню.
– Ну как же! «И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий тунгус…» Так вот тот самый дикий тунгус и есть мой дядя. Правда, он теперь уже не дикий, а совсем прирученный. Домашним стал.
– А почему вы не похожи на тунгуса?
– Почему нет? Немножко есть такое дело. – Он приставил пальцы к вискам и растянул глаза.
– Ой, и в самом деле! – засмеялась Муся. – Как интересно!
– Чего? Тунгусом быть?
– Нет, иметь такого дядю. А вы учитесь или уже окончили?
– Оканчиваю лесную школу… Потом поступлю в Петровскую академию…
– А я поступлю на высшие Голицынские курсы при этой академии. Там сейчас моя сестра учится.
– Слыхал. Серьезная барышня…
– Ей официально засчитывают практику у папы. А мне нет.
– Где же ты учишься?
– В коммерческом, в Тюмени. Мне уже немного осталось.
– Сколько?
– Пять лет.
– Пустяки… – говорит Василий.
Верхом на лошади подъезжает Муся к селекционной станции. Вдали виден двухэтажный, обшитый тесом лабораторный корпус, жилые дома, конюшни… А здесь, на переднем плане, огромные, на много десятин, питомники; и пшеницы, и ржи, и овса, и кукурузы, и картофеля, и чего только нет здесь; все забито аккуратными рядками, всюду таблички с надписями, и все по делянкам. И люди, кропотливо обрабатывающие эти делянки, – все больше молодежь.
Ирина обрабатывает колосья, увидев подъезжающую Мусю, распрямляется.
– Ты где это носишься?
– Меня дядя Федот посылал лошадь искупать.
– За это время и слона можно было вымыть. А кто деляну за тебя станет обрабатывать? Дядя Федот? Или колоски ждать тебя станут?
– Не беспокойся, от тебя не отстану…
Муся шевельнула коня, и он перешел на рысь.
