его убивать станут». А девчата как увидели, что волк в капкане, так и покатились со смеху. «Как вы с топором-то не побоялись, Константин Данилыч. Волк хоть и в капкане, а страшный, да еще ночью». И с него, бедняги Данилыча, весь полюбовный лоск сошел, как корова языком слизнула.
– Больно уж волк у тебя смелый… Чумной, что ли? – недоверчиво спросил Егор Иванович.
– Волчица! Два соска обсосаны были. Значит, два волчонка где-то в логове лежат. Да разве их найдешь! – Богдан от огорчения ударил своей широкой ладонью по коленке, накрытой полой полушубка. Раздался гулкий ухающий звук, точно ударили лопатой о деревянное корыто.
– А это случаем не волчата разбойничают? – Егор Иванович вынул из кармана обугленную ногу ягненка. – Таскают у вас ягнят, а остатки на костре сжигают, чтоб не заметно было.
Богдан взял ее, потрогал ногтем копытце.
– А это мне неведомо. Да и не мое дело.
– Конечно! Ваше дело – получать премию за стопроцентную сохранность ягнят. А коли сдохнет ягненок, так уж лучше не показывать его нерожденным. Концы в воду, то бишь в огонь.
– Охранники смотрят за ягнятами. А я – чабан. Мое дело овец пасти.
– А концы прятать – это чье дело?
– Не кипятись, Егор Иванович. У тебя картошка померзла, кто виноват?
– Это другое…
– Ах, другое! Вот и учти, тут нас, на ферме, три чабана, да три охранника, да учетчик, да заведующий. А ты ко мне прилип, как банный лист к известному месту.
Богдан встал и ушел на баз.
Егор Иванович с минуту потоптался на месте и решил зайти в контору к Круглову. Тот сидел за столом в тесной комнатенке и аккуратно обертывал газетой журнал учета. Егор Иванович вынул из кармана ягнячью ножку и положил ее на журнал.
– Ягнячья… Ишь ты! Откуда она взялась? – Круглов невинными глазами глядел на Егора Ивановича.
– Отсюда же, с твоей фермы.
– То есть?
– Вон там в костре валялась.
– Так это колхозники жгут… Личный скот. А у нас учет – тут все в порядке. – Круглов ласково оглаживал книгу учета.
– Колхозники не получают за стопроцентную сохранность ягнят. Зачем же им концы в огонь прятать?
– Уж ты не с ревизией ли?
– Не мешало бы.
– Да кто ты такой? Бывший член правления?
– А вот мы комиссию организуем.
– Для комиссии у меня все – пожалуйста, в любой момент. А самозванцам здесь делать нечего.
– Ловок, ловок… Но смотри, не ровен час – оступишься.
– Не тебе судить. Не дорос еще.
С тяжелыми мыслями шел Егор Иванович на свое поле. «Что же это за порядки мы завели? Картошку поморозили – виноватых не найдешь. Ягнята дохнут – опять отвечать некому. Их там целая контора. Небось отчитаются по бумажке. Писать умеют. Да еще, глядишь, премию получат. Высокая сохранность! Пятьдесят ягнят вырастят от сотни овец… Зато, мол, все живые. А где остальные? А то неведомо. Отчитались – и все козыри в руках. Простой мужик к ним и не подступись. Заговорят, запугают. Не верь глазам своим. Ох-хо! Нет, – думал Егор Иванович, – не по-хозяйски у нас все устроено, не так… Кабы все было у чабана, спросили бы с него. А то что? – один охраняет, другой стадо гоняет, третий руководит, четвертый учитывает… И никто ни за что не отвечает… Да коснись хоть меня, выросла бы на моем поле картошка, допустил бы я какого-то уполномоченного до нее? Никогда! С кулаками пошел бы на супостата: не губи добро! В кажном деле хозяин должен быть».
Не заметил Егор Иванович, как и до поля дошел, – тут и там, перемешанные снегом, враструску валялись навозные кучи… «Так и есть – сваливал, окаянный, где придется и как придется. Ну, я ж ему!»
Егор Иванович выломал длинный прут из краснотала и в самом скверном расположении духа пошел домой.
Степана застал он на конном дворе. Скинув фуфайку, тот в одном свитере набрасывал вилами навоз на волокушу. Егор Иванович молча подошел к Степану сзади и вытянул его вдоль спины прутом наотмашь, со свистом, вложив в этот удар всю свою злость, накопившуюся от сегодняшнего непутевого дня.
– Ты что, очумел?! – Степан кинул вилы и ухватился за прут.
– Ах ты, сукин сын! – кричал побагровевший Егор Иванович, пытаясь вырвать прут. – Что ж ты навоз в снег бросаешь?
– Да всего две волокуши скинул-то…
– Ах, две?! Вот я тебе второй раз по ушам… Ну!
Степан обломил прут и бросился бежать со двора.
– Отца позорить перед всем честным миром. Я тебе покажу! – бушевал Егор Иванович.
