Песцов взял ее за плечи, хотел поцеловать. Она уклонилась.
– Не надо! – прошептала с досадой. – Что вы делаете?
– Тоже вроде вас: не подумал об этом… – Потом уже иным тоном, усмехаясь: – Голову теряю, как говорят в подобных случаях.
– Нельзя терять головы, да еще в присутствии подчиненных. Я тогда отсюда и дороги не найду. Так и замерзну в чистом поле.
– Ну, уж это – отойди прочь! Я не из тех, что друзей на дороге оставляют. На эту руку можно опереться, – он протянул ей раскрытую ладонь: – Беритесь смело! А остальное уж не ваше дело.
– Поедемте! – рассмеялась Надя.
Они сели в машину.
– Как поедем? Быстро? Медленно?
– Как хотите, – отвечала Надя.
И снова, взяв на пустыре разгон, «газик» пролетел мимо гостиницы, и снова шарахались с дороги редкие прохожие, а Песцов косил глаза в сторону Нади. Она молчала. Машина пересекла городок и выбежала на холмистую, заснеженную равнину, порезанную на две половины темным хлыстом дороги. Это была та самая дорога, на которую Надя выезжала сегодня из леса. Но теперь лес оставался в стороне, машина мчала в открытую степь. Песцов восторженно поглядывал на Надю, словно спрашивал: «Ну, каково?» Надя вспомнила санки Лубникова и улыбнулась. Песцов прибавил газу.
Из-за сопки выплыла огромная красная луна; в ее печальном свете, тускло поблескивая желтыми глазами, «газик», точно сова, парил над темной дорогой. Вымахнув на покатую спину увала, он остановился на самой вершине.
– Нравится? – спросил Матвей.
– Очень, – тихо ответила Надя.
Песцов погасил фары.
После рева мотора, после сильного шуршания колес о дорожную щебенку наступила неестественная тишина. И эти заснеженные холмы с каким-то зеленоватым, мертвым отблеском, и эти черные таинственные сопки, и эта кирпично-красная с седым налетом по краям, словно задымленная, луна – все казалось ненастоящим.
– Я еще в детстве любил останавливаться на буграх, – сказал Матвей. – Куда бы ни шел, как бы ни спешил, а все задержишься, бывало, на самой высоте, посмотришь вокруг – и радостно и как-то торжественно становится. И успокаивает. – Он курил и смотрел прямо перед собой в смотровое стекло.
– Церкви раньше ставили на буграх, – отозвалась Надя.
– Ближе к богу? – улыбнулся Песцов.
– К солнцу, – серьезно ответила Надя.
– Скажите, а ваши колхозники охотно пошли на закрепление земли? – неожиданно спросил Песцов, обернувшись к Наде.
– По-разному… Одни – охотно, другие обману боятся, как они говорят, – улыбнулась Надя. – Но правление ограничило. Остановились только на трех звеньях.
– А вы требовали большего?
– Да.
– Любопытно. Непременно загляну к вам… Хочется пожать вам руку. – Матвей покрыл своей ладонью Надину руку и крепко сжал ее.
– Поедемте… – Надя выдернула руку.
И опять неистово мчались по степи, по сонным улицам ночного городка.
Возле гостиницы Песцов услужливо помог Наде сойти.
– Спасибо, Матвей Ильич! – Она подала руку на прощанье.
Песцов снял с Надиной руки перчатку, сжал ее захолодевшие пальцы и вдруг быстро поднес к губам.
– Что вы! – испуганно сказала Надя, отдернув руку, а потом шепотом: – Спокойной ночи.
Песцов стоял до тех пор, пока она не скрылась в подъезде, и только потом сказал:
– Спокойной ночи!
Садясь в машину, он спохватился: «Ах, черт! Я ж не договорился на завтра встретиться… Впрочем, бесполезно. Завтра утром она уедет. Да и зачем?! Все это блажь…»
Ехать в гараж не хотелось, и Песцов свернул опять к озеру, но поехал не через пустырь, а мимо палисадников, вдоль пустынного проулка. Внезапно от ограды отделился высокий грузный прохожий и как-то резко выкинул перед собой палку. Песцов сразу узнал Стогова. Он остановил машину и пошел навстречу секретарю, улыбаясь во все лицо.
– Ты чего это по улицам скачешь, казак?! Добрым людям спать не даешь…
– Эх, Василий Петрович, Василий Петрович!
– Что, наехало? А вот я палкой тебя вдоль спины-то… Ах ты, разбойник!
Песцов покорно подставил спину:
