Всю неделю разъезжал Волгин на «газике» с поросятами в кошелках. И за деньги продавал и на кукурузу обменивал и на овес – по весу, без всяких счетов и расписок – на совесть, как говорится. Семян много требовалось – две сотни гектаров погибло… не шутка! Подсевали и кукурузой, и овсом, чем бог пошлет.
Возвращался Волгин в колхоз поздно вечером с лицом, напоминавшим по цвету столовую свеклу. В правлении он, тяжело ворочая языком, говорил Фильке однорукому, сколько килограммов живого веса нужно списать со свинофермы и сколько центнеров семян следует оприходовать. Утром его видели в колхозе недолго и всегда хмурым. В такие минуты ему был сам черт не брат; он любил появляться в людных местах и поносить на чем свет стоит своих «демократов», как называл он правленцев. Натерпевшись от них за долгие месяцы тихой «тверезой» жизни, Волгин рыкал теперь, как медведь, которого выгнали из теплой берлоги.
Однажды в такое хмурое хмельное утро, проходя мимо конного двора, он заметил группу девчат и Селину среди них. Они стояли у запряженной подводы и громко смеялись, слушая шутки Лубникова, запрягавшего для них вторую лошадь. Тот был в новой клетчатой рубахе с распахнутым воротом, с засученными рукавами; юлой вертелся вокруг девчат, хлопал по крупу лошадь, сыпал шутками, прибаутками. «Молодится перед девками, старый хрен», – подумал Волгин. Девчата стояли спиной к Волгину и не замечали его. Председатель остановился.
– Что, не хочешь? – Лубников толкал в оглобли упиравшегося гнедого мерина. – Я его, девки, председателем зову, потому как норов у него такой, как у Игната Палыча. Ведь скотина, а соображает. Чует, что пробежка туда-сюда голодная, вот и упирается. А как в район ехать, сам в оглобли идет. Знает, что там овсом потчевать станут.
– Чего собрались? Ай делов нет? – внезапно окликнул их Волгин.
Лубников крякнул в кулак и засуетился вокруг лошади, девчата умолкли.
– На прополку собираемся… В пойму, на кукурузу, – сказала Надя.
– Пешком дойдете… невелики господа. Или, может, вашей особе лень приспичила? Одышка донимает? – ехидно спрашивал он Надю.
– Туда пять километров, – ответила Надя.
– Спать поменьше надо! – рявкнул Волгин. – Иль перенедужили? Надломились, бедные? Чего ж молчите?
– Это кто же нашей графине две подводы отвалил? Ты, что ли, конский кавалер? – обернулся он к Лубникову.
– Дак порядок был заведен такой…
– Порядок! А вот тебя ради порядку в оглобли запрячь да десять верст прогнать бы, бездельника… Перед девками расщедрился?! Ишь рукава-то засучил!.. Ты бы ишшо штаны задрал на радостях да рысцой впереди девок пробежался бы. Чего рот разинул? Распрягай сейчас же лошадей…
Волгин заметил стоявшего возле коновязи еще одного члена правления – пчеловода и налогового агента Ивана Бутусова – и направился к нему. Тот отвязывал свою заседланную лошадь.
– Ты тоже полоть собрался, казачок? – спросил он еще издали Бутусова. – Или ты не полешь и не колешь, а только рублики сшибаешь? Куда ж это ты скакать хочешь? Иль сладенького захотел? За медком летит пчела?
– У меня дела, я – пчеловод. – Иван Бутусов взялся за стремя.
– Обожди, обожди, я тебе что-то скажу…
– Ну? – Бутусов отпустил стремя и глядел на подходившего Волгина.
– Пчеловод, говоришь? Да?! – Волгин сладко улыбался.
– Ну, да…
– Не-ет… Ты не пчеловод, а – хлебоед. Ты же пчелу от трутня не отличишь. Тебе мало, что на тебя люди работают… Ты и скотину не оставляешь в покое. Лошадку оседлал, прогуляться решил… Дар-рмоеды! Заездили и людей и скотов… У-у, демократы!
– Не больно ли ты разошелся?..
– Это вы больно разошлись!.. Моими руками подлости творили… Три сотни гектаров кукурузы угробили… И все шито-крыто… На лошадках разъезжаете? А тот на кровати отлеживается. Ждете, когда Волгин совсем запутается!..
– Не я ж ее приказывал сеять.
– Ты в стороне стоял, поджидал, как Волгин не посеет – укусишь. И теперь за то, что посеял, укусить норовишь… Да вот тебе! – Волгин выкинул ему дулю под нос и пошел прочь.
– Ну, это тебе так не пройдет… – Бутусов отвел в конюшню заседланную лошадь и направился к Семакову домой.
Семаков встретил его во дворе у дровосека. Он был в диагоналевой гимнастерке, на ногах подшитые валенки. Вокруг дровосека валялся нарубленный хворост из дубняка.
– Добро пожаловать! – сказал Семаков, протягивая руку.
– Чего это ты валенки надел? Или еще температуришь?
– По бюллетеню положено. Ноги оберегаю…
– От твоих щек-то хоть прикуривай, – усмехнулся Бутусов. – Может, в правление заглянешь?
– А что?
– Волгин козырем пошел. Пора его на покой отправлять.
– Проходи в избу, потолкуем, – Семаков кивнул головой на дверь. – А я вот дровишек прихвачу.
