Бутусов вошел в избу первым. Трое ребятишек, один другого меньше, все одетые в пестрые ситцевые не то платья, не то рубашки, молчаливо уставились на него; каждый из них был маленькой копией Семакова – те же тугие красные щеки, вздернутый пупочкой носик, круглые птичьи глазки. Бутусов ткнул в животик меньшого и засмеялся:
– Вот это барабан… Вошь убьешь на животе…
Малыш попятился от такой бесцеремонной попытки завести знакомство, но, задев половик, упал на задик; лицо его немедленно изобразило протест и обиду, а затем раздался пронзительный плач.
– Колька, перестань, – равнодушно сказал вошедший Семаков.
Затем он зачерпнул стакан молока из кастрюли, стоявшей посредине стола, отрезал толстый ломоть хлеба и сунул в руки мальчику.
Колька еще раза два всхлипнул, выпил молоко и, осмотрев ломоть хлеба, бросил его на пол. Бутусов заметил, что такой же толстый ломоть хлеба клевали в сенях куры.
– Эдак на одном хлебе разоришься.
– По две буханки в день съедает ребятня, – отозвался Семаков.
«Эх ты, горе-хозяин! А еще в председатели норовишь», – подумал Бутусов.
– Садись, – Семаков подставил табуретку, смахнув с нее хлебные крошки.
Сам он сел на детскую скамейку напротив Бутусова. Ребятишки прошмыгнули в соседнюю комнату, отделанную дощатой крашеной перегородкой, и заглядывали сквозь ситцевую в горошинку занавесь. В избе было сыро и неуютно. Возле кухонной плиты стояло множество кастрюль, из одной торчал детский валенок. По полу была рассыпана сырая картошка, валялась картофельная кожура. Перехватив взгляд Бутусова, Семаков усмехнулся.
– А ты думал, я себе курорт устроил?
«А ты думаешь, я не знаю, почему на работу не ходишь? – думал Бутусов. – Почему жену приспичило отправить?..» Но вслух он проговорил озабоченно:
– Твое отсутствие, Петро, скверно сказывается. Волгин поросят разбазаривает.
– Знаю, знаю, – вздохнул огорченно Семаков. – Колхозникам подачки готовит… Выслуживается.
– За счет нашего добра. Да что делает? Продает поросят как купец Иголкин и счета в банке не оформляет. Мне Филька однорукий сказал.
– Эх, не вовремя занедужила моя хозяйка, не вовремя. – Семаков встал, заложил руки за спину и начал ходить по комнате, оставляя на полу мокрые следы.
– Сегодня на конном дворе скандал учинил…
– Демократами обзывал?
– По-всякому… Просто стыдок! Не председатель, а Петрушка… Пора его на место посадить…
– Да, пора, пора!
Вечером, тщательно побрившись, надев защитный командирский китель, Семаков появился в правлении.
– Эк тебя изнурила болезнь-то, – сказал насмешливо Волгин, здороваясь с ним. Он только что возвратился из очередной поездки с поросятами и был шибко навеселе.
– Поговорить с тобой хочу, Игнат Павлович.
– Ну что ж, давай поговорим. – Волгин достал из кармана темно-синих галифе жестяной портсигар и протянул Семакову: – Кури.
– Я воздерживаюсь.
– Тогда пошли в кабинет, – Волгин резко хлопнул створками портсигара.
– Игнат Павлович, – начал Семаков в кабинете. – Не дело ты с продажей поросят затеял. Это наш плановый фонд. Мы осенью должны сдать их государству.
– А чем кукурузу подсевать? Чем звеньевым платить?
– Почему счета через банк не провели?
– Что, ревизию хочешь учинить? – выкрикнул Волгин. – Можешь справиться в бухгалтерии, я ничего не скрываю.
– А для тебя финансовая дисциплина существует?
– Для меня дисциплина? А совесть у тебя есть?! – загремел Волгин. – Не ты ли настаивал сеять раннюю кукурузу? Не посей я – весь район обзвонил бы. А как дело дошло до пересева – в кусты: пусть, мол, Волгин отдувается. А я его в незаконной продаже уличу… На место мое хочешь, да? А вот тебе, вот! – Волгин показал ему кукиш. – Не видать тебе председательского стула, как своих ушей. И плевал я на твои доносы. Стогов-то сам попался с этой кукурузой. Его указ, понял? И теперь для меня твои доносы – тьфу!
Председатель и парторг стояли у стола, подавшись друг к другу, словно два борца, готовые схватиться в любую минуту. Семаков – громоздкий, рыхлый, с пламенеющими щеками, с круглыми бегающими глазками; Волгин – плотный и приземистый, со вспухшими жилами на красной шее. С минуту они стояли молча.
– Ну что ж, спасибо за откровение, – сдержанно проговорил Семаков. – Поглядим, что ты еще выкинешь.
– Во-во… Погляди да утрись…
Волгин, что называется, закусил удила. Чем дальше, тем больше хотелось ему теперь делать все
