благосостояния, – сказал Песцов, как бы вспоминая что-то свое…
– Ну что ты хочешь, Матвей! Мы же с тобой, в конце концов, не строители дорог. И финансами мы не распоряжаемся.
– То верно. Но вот на том дальнем участке есть начальник, Редькин Николай Митрофанович.
– Неплохой работник.
– Да, нами не раз отмечен. Каждый год ему отпускают деньги на строительство дороги. Но он ее не строит.
– Почему?
– По двум причинам: во-первых, и это главное, некогда! План надо выполнять, и во-вторых, – без дороги удобнее выполнять этот же план.
– То есть? Не понимаю.
– Сплавлять можно только легкие породы – кедр, пихту, ель… А береза, ясень, дуб тонут. Поэтому их оставляют на корню… Мелочь! А рубят, гоняются только за кедром: он потолще да повыше. Как повалят одну кедровину – сразу кубов десять. Полнормы есть! Такой кедр упадет сам и вокруг десяти березкам да ясеням макушки посшибает. Наплевать! Пусть гниют.
– Но ведь за это штраф платят.
– Правильно! Из государственного кармана берут и кладут в тот же карман. Фокус-покус. А за перевыполнение плана премию дают уже в карман Редькину… И мы его хвалим – передовик! А он оставляет после себя гиблые места, где ни птицы, ни зверя, ни рыбы… Не лес и не порубка, а сплошной залом…
– Это, Матвей, взгляд со стороны. Нам вроде виднее и все проще кажется, легче. А вот посади нас на его место и дай нам его план, мы запоем другим голосом.
– Так в том и беда, что у нас голоса меняются согласно занимаемому месту, выданному заданию, плану и прочая и прочая…
– Да пойми ты, государству важнее получить лес именно сейчас, когда ждут его гигантские стройки… Сейчас, а не завтра, когда будут проложены дороги. В строительстве коммунизма фактор времени стоит на первом месте. А издержки производства неизбежны. Но они окупятся быстротой процесса созидания.
– Раньше об этом говорили проще, – усмехнулся Песцов. – Лес, мол, рубят – щепки летят. Теперь для вас издержки производства окупаются быстротой, так сказать, процесса созидания. Показатели!.. А во что это обходится земле, лесу, людям, наконец? Это нас часто не интересует. Вот что отлично понимает Редькин. Далеко пойдет этот Николай Митрофанович…
– Не знаю, как Редькин, а ты не всегда понимаешь, что мы живет не в безвоздушном пространстве…
– Капиталистическое окружение?.. Пережитки прошлого, так сказать?..
– Не ехидничай! Состязаться мы обязаны… Это не игра, а вопрос нашей жизни.
– Разумеется… Был бы престиж, а всякие издержки – не в счет.
– Это все слова… Делами надо доказывать, Матвей. Теоретизировать всегда легче.
– Конечно… Кстати, ведь вы меня по какому-то иному делу вызвали.
– Да. Волгин слег… Уже неделю не встает. Вот и будем бюро собирать. Кого-то посылать надо в Переваловское. В председатели… Но кого?
– Ясно! – Песцов встал, отошел к окну, заложив руки за спину.
Стогов опять закурил. С минуту молчали.
– Я туда поеду, – сказал наконец Песцов, не оборачиваясь.
Стогов подошел к нему, обнял за плечи.
– Спасибо! Обрадовал старика! Эх, Матвей, люблю я тебя, как сына… несмотря ни на что.
Он отошел, смущенно кашлянул и сел в кресло:
– В моем возрасте поневоле думаешь о том, кто тебя сменит. Не о наследнике на пост, так сказать… А вообще, в большом смысле. Но какой же руководитель будет из того человека, кто сам в колхозе не поработал? Нет, там начало всех начал. Там передовая линия, оттуда и фронт начинается.
– Передовая линия. Фронт. Битва… Зачем эти громкие слова? Люди жить хотят, а мы им все суем борьбу, как на цирковом ковре.
– Хо-хо! – Стогов как-то весело поглядел на Песцова. – Вы, теперешние, не любите громких слов. А для нас, Матвей, это не просто слова, – это годы борьбы, крови, нервов. Это святые слова.
– Да дело-то не в словах…
– Ну ладно, не задирайся. Готовься к бюро – выдвигать будем.
– Пока!
Песцов вышел из райкома, когда уже стемнело. Лил сильный дождь. Но Матвей, не обращая на это никакого внимания, шел домой напрямки, задами, без разбора месил грязь и давил сапогами лужи. «Нет, батенька, не по любви ты меня посылаешь, – думал Песцов. – Хлопотно тебе становится со мной… Вот в чем загвоздка. Да и мне не сладко… Лучше разойтись друзьями, по делу…»
Только теперь Матвей почувствовал сильную усталость; спина ныла, и словно кто-то неприятно оттягивал в стороны лопатки; ноги отяжелели; он постоянно оскользался, нелепо взмахивал руками и, несмотря на дождь, вспотел. Ему хотелось в жарко натопленную комнату, раздеться, шлепать по чистому полу босыми ногами, выпить водки и развалиться на широкой кровати, на прохладных, чистых, с хрустом простынях.
