неловкое молчание, спросил:
– Откуда у вас эта штука?
– Сенька, шофер наш, из машины выдрал, – ответил за нее Волгин, – да преподнес ей любовный подарочек.
– Какой там любовный подарочек! – вспыхнула Надя. – Как вам не стыдно?
…К Песцову вскоре привыкли. Колхозники перестали его стесняться и часто отпускали при нем крепкие шутки по адресу односельчан. Он услышал, что налогового агента Ивана Бутусова зовут по-уличному «Ванька Клещ», бухгалтершу сельпо – «Торбой», плотника Бочагова – «Шибаком». И каких только прозвищ не было здесь! И свой «Колчак», и «Японец», и даже «Кулибиным» звали кузнеца Конкина. По вечерам, когда бригадиры собирались в правлении выписывать и закрывать наряды, возле правленческого палисадника на скамейках рассаживались мужики. И тут можно было услышать самые невероятные истории. Особенно отличался Лубников. Не раз, полускрытый сумеречной темнотой, Песцов слышал, как шли разговоры о его собственной персоне.
– Сказать вам по секрету, мужики… Ведь я ишшо с весны знал, что Песцов к нам подастся в председатели.
– Да ну?
– Вот те и ну. Помните, с первесны он был у нас? Так вот, зашел он в тот наезд ко мне на конюшню. Верховой езде поучиться. Ну я, конечно, ему: аллюра три креста и «шенкеля в бок». В момент все приемы показал. Он и признался. Решил, говорит, к вам податься. Надоело мне, там от одних прениев голова кругом идет. А тут самая верная жизнь. Взять хоть твою конюшню: лошадки скотина умная, бессловесная и дух от нее здоровый. Конечное дело – и поллитровку не грех.
– Будя врать-то, – оборвал его Егор Иванович. – Может, он у тебя разрешение спрашивал?
– Разрешение не разрешение, а совет спрашивал.
– Х-ха! Да что ты знаешь? Что умеешь? Писать кнутом на спине у кобылы!
– Что умею?! Да если хочешь знать, Песцов меня своим заместителем назначит.
– Лошади не согласятся… Боюсь, не отпустят тебя, – сказал Егор Иванович под общий хохот. – Где они еще найдут такого разговорчивого кавалера?!
Лубников пренебрежительно сдвигал на затылок свою замызганную фуражку и спрашивал нанайца Сольда как ни в чем не бывало:
– Ну ты, брат, расскажи-ка нам, как с учителем спорил о происхождении человека.
Моложавый, лет за сорок, нанаец с черными жесткими волосами, торчащими во все стороны, как иглы у ежа, смущенно улыбаясь, начинал всем известный рассказ:
– На курсах в Приморске был. Неграмотность ликвидировал. Учительница наша говорила на уроке: «Человек произошел от обезьяны». Зачем, думаю, так нехорошо говорит? Плохой зверь обезьяна, маленький, трусливый… В зоопарке видел. А человек храбрый, ничего в тайге не боится. Неправда это, думаю. Нанайцы говорят – от медведя произошел человек. Это верно, медведь – зверь сильный, хозяин тайги. Встал я тогда и сказал учительнице: «Почему так плохо говоришь о человеке? Как мог человек от обезьяны произойти? Маленький зверь обезьяна. Неправда это!» Она отвечает: «Это давно было, еще до ледников больших…» Много говорила – слова все непонятные. Не запомнил я их… Слушал я, слушал… «Понятно, Сольда, теперь?» – «Понятно, говорю, один человек произошел от обезьяны, другой от медведя».
Все дружно засмеялись. Лубников хлопал рукою по коленке и плевал себе под ноги.
– Эй, Кулибин, расскажи, как кузницу сжег?
– А черта ль в ней, в кузнице! – огрызался дед Конкин, оглаживая свою барсучью бороду. – Одно названье и есть, что кузница.
Один по одному выходили из конторы правленцы и присаживались тут же на скамьях. Разговор становился всеобщим. Песцов часто и сам не замечал, как оказывался втянутым в эти бесцельные, как ему казалось, беседы.
– В самом деле, кузница у вас обгорелая какая-то, – заметил Песцов, вспомнив обуглившиеся, черные, точно покрытые растрескавшимся лаком, бревенчатые стены.
– Это вот мудрец – литейную из кузницы хотел сделать, да чуть под суд не пошел, – ответил Иван Бутусов, широкоплечий, скуластый мужик, кивая на деда Конкина.
– Мудрец не мудрец, а кольца отлил из бронзы, – ответил обиженно Конкин.
– И крышу сжег, – сердито вставил Волгин.
– Да ей и цена-то – грош.
– Как же это случилось? – спросил Песцов.
Волгин начал неторопливо рассказывать, посмеиваясь. Конкин ревниво следил за ним, склонив голову.
– Задумал он кольцевые подшипники отлить. Смастерил вентилятор, слепил из глины форсунку наподобие ночного горшка, только горлышко узкое. Подладил ее снизу к горну, навалил кучу древесного угля и дунул. Уголья-то как пушинки разлетелись, искры в крышу. А крыша из щепы, что порох. В момент занялось и пошло рвать. Сбежался народ. А он крутится возле кузни, машет руками, как кочет крыльями, и кричит: «Граждане колхозники, не гневайтесь. По техническим причинам пожар произошел…» Затушили. Вошли в кузницу. Увидел я эту форсунку и спрашиваю: «Что это такое?» А он отвечает: «Это мое техническое изобретение». Эх, тут я и взбеленился. «Я тебя за такое пожарное изобретение, говорю, под суд отдам! Мы тебе трудодни платили, а ты изобретениями занимаешься… Работать надо, а не изобретать!»
Песцов крутил головой и смеялся.
– Оштрафовал он меня на десять трудодней, – сказал, смешливо щурясь, Конкин. – А я ему вынул из
