– Сие, как говорится, от нас не зависит.
Все эти разговоры ни к чему не приводили. После них Песцов чувствовал себя вялым и раздраженным, как после снотворного.
«Откуда берется этот застой и равнодушие?» – думал он, глядя на размеренную жизнь супругов Волгиных. Он не слышал, чтобы они что-то обговаривали между собой, решали… Нет! Если и говорили, то каждый свое и не для каких-либо согласований, а просто так, по привычке говорить. Здесь нечего было обсказывать, объяснять друг другу. Даже обязанности по хозяйству были давным-давно распределены между ними и вошли в привычку. И даже ругань в привычку вошла. Каждое утро Марфа щепала лучину и ворчала на то, что полено кривое, но тем не менее Игнат приносил снова все такие же суковатые и мозглявые поленья. «Нетто это полено? Камень! Его долотом не возьмешь. Этим бы поленом да хозяину по башке, – ругалась Марфа, впрочем довольно мирно. – Тоже хозяин!..» А этот хозяин сидел поблизости прямо на полу, тяпал табак и жаловался кому-то, глядя в угол: «А у меня, брат, опять под ложечкой свербит… Ну словно веретено проглотил…» И после таких жалоб по привычке выпивал кружку вечерошнего молока.
«Ну что за народ?.. – вопрошал Песцов. – Ко всему привыкает, со всем сживается… Да выбери ты полено поровнее, много ли надо для лучин? Сходи, съезди, наконец, к доктору, узнай, что у тебя там за веретено сидит, и поставь на этом точку. Не тут-то было! Ему и «жисть не в жисть» без этих жалоб на веретено да на почку…»
Вечерами он подолгу не мог заснуть. Лежа на высокой перине, все думал о том, с чего же начинать, когда изберут председателем.
И вспоминалась ему в такие минуты Надя, едущая сквозь овсы на велосипеде с круглым зеркалом на руле. И уже не то наяву, не то во сне он видел, как клубились ее льняные волосы, как растягивались в улыбке ее потрескавшиеся от ветра губы… И он тянулся к ней, чтобы обнять, поцеловать ее, но перед ним вырастало до огромных размеров круглое зеркало и глупая рожа улыбалась ему оттуда.
«Уберите этот любовный подарок!» – кричал он. «Ну нет, – отвечала эта морда голосом Волгина. – А что скажет Сенька-шофер?»
19
Надя стала выходить на работу в белой шелковой кофточке, в серой юбке и в светлых спортивных туфлях. И шаровары и синие резиновые тапочки бросила в сенях. В сумерках она появлялась в правлении и, разговаривая с Песцовым, старалась пересидеть всех посетителей.
Как-то они рассматривали посевные карты, изучали план полей.
– Рожь опять нас подвела, гектаров двести вымерзло, – поясняла Надя. – А всходы яровых хотя и неважные были, но, я так думаю, их еще можно вытянуть. Надо что-то делать. Но не раскачаешь, не поднимешь никого.
– Мне одно только ясно: низкие урожаи не причина, а следствие, – сказал Песцов. – Дело не в земле и даже не в удобрениях, а в равнодушии колхозников. Это просто бедствие, эпидемия!..
– Ну зачем же так? Равнодушие не антонов огонь… И вообще не болезнь. Это вроде засухи. Она от ветра зависит. Как зарядит один и тот же ветер – дует и дует все в том же направлении. А оттуда только сушь да пыль. Ни капли дождя! Менять направление надо.
– Ну, я допускаю, что от этого урожаи страдают. Да ведь суть не только в урожае. А как быть с этим разбродом, с пьянством, с этой унылой серостью?
– Все идет от земли… Пока там нет порядка, не будет его и среди людей на селе.
– Может быть, оно и верно, да не утешительно, особенно для тех, кто здесь живет. Сколько вы прожили тут?
– Почти три года.
– Не сладко, поди?
– Всякое бывает.
– Глухомань.
– Вы еще не знаете, что это такое.
– У меня все впереди.
– Иногда мне кажется, будто мы выпали из какого-то состава. Вагоны в тупике…
– Вы просто устали.
Надя чуть заметно улыбнулась:
– Мне порой хочется почувствовать себя как-то по-новому. Словно переодеться во все другое, непривычное.
Она перехватила взгляд Песцова, скользнувший по ее белой кофточке, и неожиданно произнесла, глядя на свои загрубелые, красновато-бурые руки:
– Но вот эти перчатки не снимешь и не заменишь.
Наступила неловкая пауза; через минуту, глядя куда-то в темный угол, Матвей тихо сказал:
– Я вас понимаю… Одиночество – штука трудная.
«Да, несладко ей живется здесь. Бьется как рыба об лед – и все одна. Поддержать порой и то некому, – думал Песцов. – Окончить институт, нажить ум, вкус приобрести… И бух! Как в заточение. В монастырь! Поля полями, дело делом. Но ведь у нее еще и глазищи вон какие. И губы не только ложку хотят целовать. Но куда пойдешь? В школе одни учительницы. В медпункте – сестры да фельдшерицы. Опять бабы…»
Встречая Надю, Волгин и Семаков неизменно подшучивали насчет Сеньки-жениха. Надя отвечала раздраженно. И Матвей догадывался, что между ними существуют размолвки совсем иного характера.
Однажды днем Песцов застал ее в правлении спорящей с Семаковым. Тот, моложавый, краснощекий, в
