Лесин медленно улыбнулся.
– Да кто ж со мной так разговаривает? Мне твердят: садись на комбайн, не то плохо будет. Срывать, мол, уборочную решил!.. Под суд отдадим. Чудаки!..
– Садитесь на комбайн. И трактор вам возвратим, – сказал Песцов.
– Где уж там! У Бутусова не отберешь…
Лишь только вышли за порог лесинской избы, как Матвей заговорил возмущенно:
– Что это за Бутусовы? Что за сила у них? То они бездельников покрывают, этих Бочагова и Треухова, то трактор отобрали у инвалида… Почему же вы молчите?
– Формально Бутусовы всегда правы, – сказала Надя. – Начался сев, а трактор простаивает. К тому же новый. Непорядок. Вот и отобрали.
– Вы говорите так, словно оправдываете их.
– Нет, просто я их хорошо знаю.
Уже вечером, возвращаясь домой вместе с Песцовым, она оглянулась назад, словно боясь, что их подслушают, и тихо сказала:
– Они меня все за девчонку принимают, а ведь мне двадцать шесть лет… – И, немного помедлив, вздохнув, добавила: – Трудно, когда тебя в расчет не берут… Не та, мол, сила.
– Вы по желанию сюда или назначение получили?
– Родина моя здесь… Родители намаялись – в город сбежали. А мне запало в душу деревенское детство… И все сюда тянуло, как в сказку. Метель послушать зимним вечером… при лампе, а еще лучше – совсем погасить свет. И сидеть у окошка. А то сходить во льны… Хорошо звенят они в жаркий полдень. Словом, у каждого есть свои глупости.
– А на целину не хотелось? – с улыбкой спросил Песцов.
– Нет. Я знала, куда еду. Предвидела все…
– И это одиночество?..
– Ну?! Знать бы, где упасть…
– А что? Мужа прихватили бы с собой?
– Брак по нужде… – рассмеялась Надя. – На это храбрость нужна.
Они шли по вечерней пустынной улице. В небе истаивало чистое сияние лимонной зари. Некоторые избы тускло светились сквозь лиственные заслоны палисадников освещенными окнами. Стояла тишина, и где-то далеко-далеко, как на краю вселенной, раздавался одинокий собачий брех.
Песцов невесело усмехнулся.
– А я знаю одного чудака, который однажды женился с благими помыслами: хотел воспитать из нее своего двойника… духовного, так сказать.
– И не смог?
– Просто она оказалась сильнее и упрямее. И потом, всегда была уверена в своей правоте.
– Я понимаю. Значит, по уставу жила…
– Вроде бы!
Песцов взял ее впервые под руку и проводил до крыльца.
– Пойдемте завтра утром рожь посмотрим?
Надя согласилась и быстро пошла к двери, стуча каблуками о деревянные ступени.
20
На другой день их отвез Лубников на дрожках верст за пятнадцать, к речке Су, – «в степя», как говорили в Переваловском.
– Вот вам и рожь. Только любоваться нечем, – сказал он и укатил.
Рожь оказалась жидкой, малорослой, с огромными черными плешинами. Надя срывала тоненькие серо- зеленые стебли и, подавая Песцову, говорила:
– Видите, как вытянулась? Это от зимы, морозная худоба.
– По-моему, от озимой ржи надо отказаться.
– Но она в плане. Вы же сами его утверждали… Заставляли… – Надя засмеялась.
– Допустим, я лично не заставлял…
– Ну какая разница – кто именно? От вас писали, что посев озимых – это нечто новое в здешних краях. Все за новым гоняемся, да старое забываем. А вы знаете, как занимались наши предки скотоводством, ну – тысячу лет назад?
– Летом пасли скот, а зимой – в стойле… Вроде бы так, – улыбнулся Песцов.
– А мы все по-новому норовим – и беспривязное содержание и зеленый конвейер… Но, между прочим, у наших предков мясо было, а у нас его мало. Почему? Ведь все эти новшества разумны?!
– Значит, мы плохо стараемся.
– О, нет! Порой мы очень стараемся, да пропадают наши старания… Уходят, как вода в песок. Надо,
