их вручную мотыгой да лопатой. Подумать только – мотыга кормит колхозника! А виноваты мы сами – не платим за работу. Вот и давайте думать, искать – как нам обеспечить колхозника? Обеспечим хлебом, деньгами – и огороды не нужны будут! Сады рассадим.
Песцов говорил, все более оживляясь, чувствуя, как настороженно притихли Круглов и Семаков, как, повернувшись всем корпусом, следил за ним Волгин. Он встал из-за стола, кинул карандаш на свои записки, отмахнул левой рукой со лба густые волосы и смотрел попеременно то на того, то на другого, словно с каждым вел задушевную беседу с глазу на глаз.
– Корень зла в том, что вы лишены самостоятельности… Все! Начиная от председателя колхоза и кончая последней дояркой. Скажите, выгодно вам сеять кукурузу в пойме? Нет. Рожь озимую? Нет! Пустых коров держать? Нет! Луга распахивать? Нет! Свиней кормить? Нет! Нет, нет и нет… Почему же вы все это делаете? Потому что вам предписывают, заставляют, – Песцов поднял руку. – Я понимаю, у вас больше права кинуть мне в лицо обвинение за все это. Но я затем и пришел к вам, чтобы принять не только обвинения, но взять на себя всю ответственность за искоренение подобной практики. Если меня изберут председателем, я не буду делать того, что в ущерб хозяйству. Я не стану лезть с кукурузой в пойму, а распаханные луга залужим или будем засевать ячменем и овсом, которые успеют созреть до августовского наводнения. Мы откажемся от озимой ржи, которая вымерзает, откажемся от свиней, – они в копеечку влетают колхозу, самим богом, как говорится, дано здесь разводить коров да овец. Такие луга, такие пастбища на отгонах… А вы свиней разводите, которых кормить нечем. Но главное, товарищи, надо ввести ежемесячную зарплату колхозникам.
– С деньгами не выкрутишься, – сказал Волгин. – Работа сезонная, кредитов не дают. А торговлю обрезали.
– Знаю. И тут у нас скверная практика Госбанка. Кредит даем кому угодно, только не своим колхозам. Знаю!.. Мы пойдем на самые решительные меры. Нам нужен денежный запас во что бы то ни стало. Иначе колхоз будет чахнуть. Но это не все; есть еще одна не менее важная сторона дела, которая зависит не только от меня, но и от вас. Так же как председателя колхоза, вас в какой-то мере лишили самостоятельности управления, а вы в свою очередь не даете колхозникам проявить себя. Вы их задергали, ставите каждый день на работу, как поденщиков, командуете. Земля обезличена! И человек на земле тоже обезличен. Какой же это колхоз? Хозяйство коллектива!.. Вдумайтесь в эти слова. Хозяйство… да еще коллективное! Значит, общение хозяев должно быть, то есть людей самостоятельных в работе, облеченных правом и ответственностью. А у нас что? Кроме командира, никто ни за что не отвечает. Почему у Егора Ивановича, у Еськова такие хорошие поля? Да потому, что они стали сами себе командирами, хозяевами. Вот и давайте закрепим все поля, а там гурты, отары, табуны… А вам, дорогие товарищи, придется оставлять свои командные должности и делом заниматься. Подбирайте себе работу по силам.
Песцов понимал, что это был открытый вызов, он ждал бури… Или хотя бы спора. А может быть, поддержат? Но ни поддержки, ни спора не получилось. После его выступления молчали долго, курили, шаркали сапогами…
– У нас еще один вопрос, – сказал наконец Волгин.
– Какой? – спросил Песцов.
– Да хотели же Треухова с Бочаговым вызвать. Побеседовать.
– Ну так зовите, – с досадой произнес Песцов.
Круглое встал и крикнул, высунувшись в окно:
– Митька!
Заскрипела дверь, и на пороге появился рассыльный.
– Сбегай к Бочаровым и Треуховым. Хозяев позови.
– Это к Торбе, что ли?
– Да.
– Сичас!
Митька, шмыгнув носом, вышел на порог: бежать он и не собирался. Так, между прочим, разогнал камешками кур, и они, кудахтая, разлетелись по улице. Потом ожег прутом поросенка, и тот долго визжал как резаный…
– Ну, что там творится? – поморщился Песцов.
– Эй, фараон! – кричал на Митьку Лубников, высунувшись в окно. – Ты пойдешь ай нет? А то я у тебя повыдергаю шагалки-то…
– В районе не разрешат нам продажу коров, – сказал Семаков.
– Это я беру на себя, – Песцов поднял ладонь.
– А вы и нас не сбрасывайте со счета, – возразил Бутусов угрюмо. – Мы тоже знаем, что можно продавать, а что нельзя.
Лубников вдруг привстал и, вытянув шею, смотрел в окно.
– Что там такое еще? – строго спросил Волгин.
– На чьем телке он скачет?.. Вот химик!..
Все потянулись к окнам. Митька, лежа животом на холке телка, скакал по улице; телок, подняв хвост трубой, летел сломя голову прямо к дому Торбы. Она жила наискосок от правления.
– Ей-богу, на Торбиной телушке гарцует, – радостно комментировал Лубников. – Сичас она его встретит… си-час.
В самом деле, из ворот вышла Торба с веревкой в руках.
– Что ты вытворяешь, родимец тебя побери! – крикнула она на всю улицу.
Митька с перепугу свалился с телка и, встав, ошалело смотрел на гневную могучую хозяйку, грозно приближавшуюся к нему.
