– Почему?
– А ты заплати за работу.
– Будем платить.
– Поживем – увидим.
– Ну, как знаете. Усадьба у вас есть, скота много. Можем и попросить с колхозной земли.
– А ты нас не пугай, – сказал Треухов. – Да кто ты есть, чтоб нам такое задание давать?
– Он будущий председатель, – ответил Волгин.
– Ну, мы его пока еще не выбирали.
– Может быть, вас и на выборы не пригласят, – сказал Песцов, задетый за живое наглым тоном Треухова.
– У нас его никто не знает, может, окромя одной Надьки-агрономши, – усмехнулся Треухов.
– Что это значит?
– А тебе лучше знать. Не я же с ней в обнимку по полям хожу.
– Что он говорит? – Песцов вскочил, багровея.
Треухов тоже встал.
– А что народ говорит. Ты думаешь, мы слепые? Нет, мы все видим. Послушай, может, полезно будет.
Он пошел неторопливо, грохая сапогами, за ним бесшумной тенью скользнул Бочагов. А Песцов все стоял неподвижно и вопросительно смотрел на правленцев.
Первым нарушил молчание Волгин. Скромно кашлянув в кулак, он сказал смущенно:
– Может, лампу зажечь? Сумеречно.
– Пожалуй, не надо. Чего делать-то? – отозвался Семаков.
– Да и так уж насиделись.
– По домам пора.
– Тогда пошли домой, – предложил Волгин все еще стоявшему Песцову.
– Нет. Прогуляюсь.
– Ну, как знаешь.
Матвей вышел из правления и побрел за село по тропинке сквозь заросли лещины и жимолости, от которых его обдавало каким-то грустноватым горьким запахом.
Но после ухода Песцова разговор в правлении завязался бурный.
– Ну, слыхали о великих преобразованиях? – спросил саркастически Бутусов. – Х-ха! Земельная реформа…
– А нас готов завтра же выбросить, – сказал Семаков.
– Это что такое? Что такое?! – ходил и всплескивал поминутно руками Круглов. – Разделить землю, закрепить за звеньями! Частный сектор плодить… Натурально.
– Я говорил вам, – осуждающе выкидывал руку Семаков в сторону Волгина, – что с закреплением земли хватим горя. Это все ее выдумки! Ты посади всех этих Еськовых и Никитиных на землю, так они на всех плевать станут. Они и на поле нас не пустят. Видел, как сегодня Никитин тебя отблагодарил.
– Я что ж, ведь я не по своей охоте, – оправдывался Волгин. – Она настояла, и колхозники поддержали ее. Вот и закрепили землю.
– Он ходит, как уполномоченный: то ему подай, другое… Требуют! – сказал Бутусов.
– Так ить у него урожай больно хорош, – вступился Лубников. – А землю закрепят, – может, у всех такой будет?
– Послушай, умная голова! – взял его за плечо Бутусов. – Осень пройдет, Никитин одной картошки наворочает горы. А ты что дашь? Хвост да гриву от кобылы? Что люди скажут? Никитин колхоз кормит, а ты языком мелешь, но в правлении сидит не он, а ты…
– Так ить я сказал это для порядку…
– Порядок? А порядок будет такой: вот тебе, Лубников, скажут, сто гектаров земли и вот тебе трактор. Паши, сей… Покажи, на что ты способен? – Бутусов махнул рукой. – Да тебе и земли-то никто не доверит. А ты – член правления… Понимаешь ты, голова?
– Понимаю…
– Как твое здоровье? – спросил Семаков Волгина.
– Да вроде отпустило. Не жалуюсь.
– Вот и хорошо, – сказал Семаков и многозначительно переглянулся с Бутусовым. – А если, к примеру, тебя переизберут? Останешься?
– Что ж я, хуже иных людей, что ли? – Волгин вскинул голову. – Чай, не один год колхоз кормил.
В село возвратился Песцов уже затемно. То чувство смятения, с каким он ушел, нисколько не рассеялось. Там, в груди, где-то ниже горла, сдавило все – не продохнуть, словно задвижка какая-то
