– Хорошо… Я уйду.
Они вышли в сени. Надя долго в темноте не могла нащупать щеколду. Они стояли рядом, и Матвей слышал, как она часто и тяжело дышит. Он поймал ее за руку, потом обнял за талию и поцеловал.
– Завтра я приду к тебе… И навсегда! Слышишь? – прошептал он.
Она крепко стиснула его руку, и он почувствовал, как левая щека его увлажнилась. Она плакала; губы ее были вялые и холодные, и вся она мелко дрожала, как от озноба.
Спрыгивая с крыльца, Песцов услышал, как затрещал плетень, потом мелькнули две тени от палисадника к сараю. И долго еще, удаляясь, гулко топали сапоги в ночной тишине.
24
Песцов оказался временно за председателя. Волгин уехал в район покупать горючее и запасные части к тракторам и оставил за себя хозяйствовать не Семакова, как делал обычно, а Песцова.
– Приноравливайся, – говорил он на прощание. – А то сразу-то невдомек чего будет. Хозяйство – воз тяжелый, тянуть его надо исподволь, а не рывками. Иначе холку набьешь.
– Волгин на попятную пошел, натурально. Сам уступает место Песцову, – с едкой усмешкой жаловался Круглов.
– Это еще ничего, ничего, – утешал его Семаков. – Погоди маленько. Узнаем, что думает Стогов. Волгин заедет к нему, посоветуется. А я донесение в райком отправил. Все описал, все его антиколхозные умыслы. Ничего, ничего. Пусть пока хозяйствует, а мы поглядим.
Внешне Семаков ничем не выказывал своей неприязни к Песцову. Он был с ним вежлив и даже советовался:
– Матвей Ильич, что нам делать с Иваном Черноземовым? На его поле ячмень подошел… Жать пора. А он не берет к себе третьего комбайнера.
– Как это – не берет?
– Очень просто, вдвоем с Лесиным, говорит, справлюсь. А Петра Бутусова мне не надо.
– Ничего не понимаю.
– За звеном Черноземова мы закрепили кроме кукурузы поле ячменя. На Косачевском мысу. Слыхали?
– Ну?!
– Договор с ним подписали. Вот он и надеется премиальные получить. Ну и понятное дело – поделиться с Бутусовым не хочет.
– Так пошлите того, с кем он хочет работать.
– Матвей Ильич, правлению некогда устраивать любовные сделки меж колхозниками.
– Ладно. Я завтра съезжу на Косачевский мыс. Разберусь с этим Черноземовым.
Ячмень на Косачевском мысу подошел как-то неожиданно, в разгар сенокоса. «За усы он тянет ячмень- то, что ли? Иль колдует?! – удивлялся Волгин. – Дней на десять раньше срока поспел».
Накануне жатвы Иван Черноземов долго не ложился. Еще с вечера перегнал он свой комбайн в поле; бочку горючего про запас схоронил – в глинистом обрывчике нишу выкопал, свежей травой укрыл бочку, землей присыпал, чтоб воспарения не было.
А потом до вторых петухов просидел с Лесиным на завалинке.
– Эх, сосед, теперь мы как двинем, так уж двинем! – говорил Черноземов, опираясь на колени руками, и, глядя в землю, крутил головой.
– А я тяги на своем комбайне переклепал, – ласково улыбаясь, сказал Лесин. – Один убирать буду, без копнильщика. Мне тоже нахлебник не нужен.
– Егор Иванович Батман не то что тяги, ножи переклепал. Вот так, нормально – пшеницу жать, а эдак вот повернет, горбылем кверху – под сою получается. Наземь ножи-то кладет, чтоб ни один бобик не остался несрезанным.
– Тот универсал!
– Ах, сосед! Дожили мы до настоящего дела. Я ведь, по секрету сказать, из председателей колхоза сбежал.
– Когда же?
– А в тридцать пятом году! Я лют был до работы. Первым в селе технику освоил – и тракторы и комбайны. Меня и выдвинули в председатели. Ладно, работаю. И вот присылают мне с первесны указ из рика – засеять поле под ольхами гречихой. Место низменное – болота рядом, туманом обдает. А гречиха тепло любит. Какая там гречиха вырастет?! Но мне звонят – сей, и больше ничего! Я сам-то пензяк. У нас гречихи на всю страну славились. А может, и во всем мире лучших не было. Культура эта тонкая. Помню, как мы с отцом ее сеяли. Бывало, чуть засереет небо, а мы уж на загоне. Гречиху до солнца надо посеять, а по росе запахать… И того мало. Отец, бывало, снимет штаны, сядет голым задом на землю и скажет: «Ванятка, садись, покурим». Вот мы и сидим на земле-то, курим. Ждем – чего она скажет? Переглядываемся… Отец встанет, отряхнется: «Рано ишшо, Ванятка. Поехали домой. Земля холодновата». А тут звонят по телефону: сей, да и только! Ладно, говорю, посеем. Написал я им сводку: мол, посеяли гречиху. И отправил, – отвяжитесь, думаю. А посеял гречиху только недели через две, да и то в другом месте. И что ж ты думаешь? Приходит ко мне эдакой косой дьявол – Яшка Сизов – и говорит: «Иван, дай-ка мне подводу на базар съездить?» – «Ты что, в уме? В разгар посевной и за двадцать верст на базар! И не проси!» – «Кабы пожалеть не пришлось! Что-то ты самовольничаешь, Иван? Все без правления норовишь… Гречиху не посеял, а сводку дал…» – «Ступай, я не из пугливых!..» Донес ведь, стервец! И вот ко мне нагрянул сам председатель рика на пару с каким-то полувоенным. В тарантасе, на тугих вожжах! «Садись! Поехали к ольхам». Подъезжаем. «Где гречиха?», «Когда посеял?», «Ах, два дня назад?! Займись!» – сказал он этому полувоенному да уехал. Тот и спрашивает меня очень даже вежливо: «Как же вы, дорогой товарищ, решились на такой шаг? Директиву рика не выполнили?» Я ему пытаюсь объяснить, что гречиха тепло
