Вдруг он покачнулся, выпустил весло и, потеряв равновесие, схватил Надю за плечи. Она откинулась на локти и смотрела на него настороженно и пытливо. Потом быстро и крепко обняла его за шею…
– Эх ты, горе мое! – прошептала она наконец.
Потом как-то выскользнула из его объятий и спрыгнула на берег.
– Куда же ты?
– Не вздумайте бежать за мной… Ухажер.
– Ладно, ладно… Перестраховщица, – Песцов шутливо погрозил ей пальцем.
Она оттолкнула от берега лодку и быстро пошла к станам.
Песцов появился на станах позже, доярки встретили его привычными шутками:
– Говорят, вы к нам в подпаски нанимаетесь, Матвей Ильич?
– Кнут таскать… А то дед Якуша обессилел.
– Вот я вам, просмешницы… Кнутищем вдоль спин-то, – сердито ворчал от костра дед Якуша.
– Молчи, старый тарантас!.. Взял бы хоть одного мужчину на весь стан… Для духу. А то у нас моль развелась.
Доярки покатывались со смеху, они расселись вокруг непокрытого дощатого стола шагах в десяти от костра – кто ужинал, кто вязал, кто гадал на картах.
Надя смеялась вместе со всеми и часто поглядывала на Песцова. На этот раз и он не смущался от шуток, вступал охотно в словесную перепалку:
– Я бы пошел приглядывать не за телятами, а за доярками…
– Дед Якуша, принимай нас к себе в стадо!..
– Девчата, кто переходит на телячье положение, поднимай руки!
– Пусть он своих подпасков, то бишь подсосков, уберет… А то они мешать будут.
– Ха-ха-ха!
– Сами вы подсоски! Кобылы необъезженные, – огрызались подпаски.
– Ах, срамницы!.. Вот я вас кнутищем-то…
Постелили Песцову в плетневом пристрое; на деревянный топчан положили охапку сена и покрыли одеялом. Подушка была тоже набита сеном. От сена исходил сухой душный запах мяты. Песцов с наслаждением вытянулся на постели, закрыл глаза и только теперь почувствовал, как он устал… Ноги тяжело гудели, ломило спину, и гулко стучала кровь в висках.
26
Проснулся он от какой-то протяжной, заунывной песни, – низкий женский голос звучал глухо и тоскливо, словно из подземелья просился наружу:
Песцов щурился от яркой солнечной ряби, пробивавшейся сквозь плетневую стену, и сначала не мог понять, где он находится. Вдруг с резким, дребезжащим звоном упало где-то ведро. И Песцов сразу очнулся от полусна. Закинув руки за голову, он прислушался к тому, как доярки на станах погромыхивали ведрами. Он живо представил себе, как они вяло, словно сонные куры, разбредаются сейчас по загону к своим коровам и уже через несколько минут весело зазвенят молочные струйки, а потом зальются песенные девичьи голоса. Потом они с шутками, с хохотом сойдутся возле приемного молочного пункта; косы, ловко перехваченные белыми, строгими, как у сестер милосердия, косынками, высоко закатанные рукава, тугие, округлые руки и бойкие, смешливые, вездесущие девичьи глаза. Здесь уж им не попадайся, – засмеют. С таким народом горы можно ворочать, думал Песцов. А что они видят, кроме коров? От скуки с дедом Якушей побранятся. Да молоковоза ради шутки столкнут в озеро. Иль, может, помарьяжат за картами с заезжими рыбаками.
– с отчаянной решимостью признавался низкий голос, но гудел он теперь где-то наверху. И Песцов невольно посмотрел на крышу, в надежде увидеть там певицу.
– А я знаю, о чем вы думаете, – сказала Надя.
Он не слышал, как она вошла, и вздрогнул от неожиданности.
– Ой, трусишка! – Она подошла к топчану. – Вам доярок жалко, что их любить некому…
Песцов приподнялся на локте.
– Как ты догадалась?
– Песни поет тетя Пелагея. А когда звучит один женский голос, грустно становится, тоскливо.
– Умница!
Матвей обхватил ладонью ее шею и почувствовал, как под гладкой кожей напрягаются упругие и тонкие мускулы. «Точно струны, – думал он. – Тронешь – зазвенят…» Потом притянул ее к себе и поцеловал в губы.
– Вам пора! – наконец сказала Надя.
– А сколько времени?
– Уже пять часов.
– Молоковоз приехал?
