пиджаке, и при этом взглянул на Алексея так, что он сразу понял: задать такой вопрос мог только абсолютно несведущий ни в ядерной физике, ни в жизни Корчагина человек.
– А! Тот, с которым Константин Александрович работал в Сарове? – попробовал реабилитироваться в глазах соседа Бельков, но это не помогло.
– Именно, – произнес коротышка, отвернувшись к Лобанову.
Выступление Лобанова резко отличалось по тону от речей функционеров НИИ высоких энергий, где последние годы трудился Корчагин. Если те в основном перечисляли научные заслуги погибшего академика, то Лобанов говорил о Корчагине именно как о человеке, дружбой с которым он дорожил и смерть которого воспринял как личное горе. Сказав прощальные слова, Лобанов занял место в первых рядах, где расположились наиболее близкие к Корчагину люди, и до самого конца прощальной церемонии простоял с низко опущенной головой. Он очнулся от своего оцепенения только тогда, когда гробы с телами Корчагина и членов его семьи опустили в могилы и провожающие стали по очереди бросать на них комья земли. Лобанов тоже бросил в каждую могилу по горсти земли и с каменным лицом отошел в сторону.
После похорон должен был состояться прощальный банкет в столовой института. Алексей подошел к Ирине. Егорова наконец-то рядом не оказалось – сразу после похорон он уехал на своей «Шкоде».
– Вот и говорили о Константине Александровиче хорошо, а фразы какие-то казенные, не настоящие. Только один Лобанов и говорил искренне.
Ирина вскинула на Белькова изумленный взгляд:
– Разве ты с ним знаком?
Алексей покачал головой:
– Нет. Просто Константин Александрович несколько раз говорил о нем как о своем ученике.
– Да, у папы было много учеников, – задумчиво произнесла Ирина. – Но, пожалуй, только с Николаем Иосифовичем он был по-настоящему дружен. Когда мы жили в Сарове, Николай Иосифович часто приходил к нам домой. Мне было лет пять, но я хорошо помню, как он однажды принес подстреленных на охоте уток, – Ирина грустно улыбнулась. – Он ведь заядлый турист и охотник, настоящий романтик шестидесятых. Он и папу постоянно зазывал с собой. Только папа охоте предпочитал рыбалку. Всегда говорил, что на берегу с удочкой он отдыхает душой...
Заговорив о погибшем отце, Ирина всхлипнула. Алексей поспешно обнял ее за плечи и умело увел разговор с тяжелой для нее темы.
Почти всю дорогу, когда ехали с кладбища обратно в институт, Ирина молчала. Да и на банкете долго не задержалась: сказала, что хочет побыть одна, и попросила отвезти ее домой.
– Извини. Я сейчас в таком состоянии, что совсем не могу вести машину. Да и выпил крепко, – признался Алексей. – Давай я поймаю для тебя такси, – предложил он, решительно встав из-за стола.
По счастью, в этот момент рядом проходил кто-то из организаторов поминок. Услышав их разговор, он тут же предложил свои услуги:
– Ирина Константиновна, не беспокойтесь. Вас отвезет наша институтская машина. Я сейчас же дам указание шоферу.
Помощь институтского функционера пришлась как нельзя кстати. Сдав Ирину на его попечение, Бельков подсел к Лобанову. Тот сидел в гордом одиночестве в конце стола и механически жевал капустный салат. Заметив стоящую возле его тарелки пустую стопку, Алексей наполнил ее водкой, тут же налил себе и, подняв свою рюмку, доверительно сказал:
– Вижу: вы здесь один из немногих, для кого смерть Константина Александровича настоящее горе. Помянем его.
Лобанов резко обернулся. По его порозовевшему лицу и помутневшим глазам Алексей понял, что профессор выпил уже изрядно. Однако мыслил он вполне трезво.
– А для вас? – Лобанов смерил Алексея хмурым взглядом. – Что могло связывать Константина Александровича и вас? Только не говорите, что вы тоже были его учеником.
– Не скажу. Но смерть Константина Александровича и его дочери для меня действительно горе. Страшное горе. Ведь я любил Ольгу.
Прежде хмурое лицо Лобанова сразу стало болезненно грустным. Он удрученно покачал головой и молча выпил наполненную стопку. Алексей тут же наполнил ее снова.
– Я, к сожалению, не успел узнать Константина Александровича так же близко и хорошо, как вы. Но, судя по его замечательной дочери, он был прекрасным человеком.
– Был. А теперь его нет, – Лобанов снова покачал головой, потянулся к рюмке и резко опрокинул ее в рот.
Он явно собирался напиться. Бельков снова наполнил его рюмку.
– Вы знаете: лишь после того, как потерял Ольгу, я, наконец, осознал, как она мне дорога. И почему мы не можем понять этого раньше?
– Вы правы, – Лобанов поднял вверх указательный палец, чтобы подчеркнуть важность прозвучавшей мысли. – Пока человек рядом с тобой, ты думаешь, что так будет всегда. Но вот он уходит, и только тогда ты понимаешь, что ты потерял. Наши дороги разошлись в девяносто первом. Когда свернули ядерную программу, Константин Александрович вернулся в Москву, а я остался в Сарове. Но когда приезжал в командировки в Москву, то всегда заходил к нему.
– Часто удавалось видеться?
– Что вы, – Лобанов так резко мотнул головой, что, качнувшись в сторону, чуть не опрокинул наполненную Алексеем рюмку. – У нас только директор завода да его замы постоянно в Москву мотаются. Начальники конструкторских бюро таких возможностей не имеют. Мне даже, чтобы на похороны Константина Александровича приехать, пришлось несколько дней в счет отпуска взять. Да еще и отпускать не хотели. Подготовка к предстоящей выставке для руководства важнее, чем проводы в последний путь академика Корчагина. А ведь он двенадцать лет проработал на нашем предприятии, возглавлял ведущее КБ! Но выставка – это международные контракты, инвестиции, а проводы Корчагина – всего лишь дань памяти. И когда мы только перестанем мерить деньгами человеческую жизнь? Жизнь такого человека, такого ученого бесценна!
Алкоголь все-таки сделал свое дело. Лобанов стал говорить все быстрее и бессвязнее. Алексей неоднократно пытался вернуть разговор к его отношениям с Корчагиным и их прошлой совместной работе, но это ему так и не удалось. Лобанов постоянно перескакивал с одной мысли на другую, возмущался пренебрежительным отношением государства к науке вообще и к таким выдающимся ученым, как академик Корчагин в частности. Бельков терпеливо выслушал возмущенный монолог Лобанова, а по окончании траурного банкета даже вызвался отвезти своего нового знакомого в его гостиницу.
Когда Лобанов согласился на это предложение, Бельков возликовал: в гостинице, да еще один на один, крепко поддавший на поминках профессор станет еще откровеннее. Но его надежда рассеялась как дым, когда Алексей, довезя Лобанова до третьесортной останкинской гостиницы, поднялся вместе с ним в его гостиничный номер. В убогом трехместном номере уже находился один из постояльцев, причем, как определил Бельков, уходить оттуда не собирался. Разговор естественно пришлось свернуть и, пожелав Лобанову не падать духом и не отчаиваться, он убрался восвояси.
16. Проспект Мира, Москва
Проезжая по проспекту Мира, Алексей свернул к Рижскому вокзалу и, оставив машину на привокзальной площади, прошел на вокзал. Там он несколько раз проверил, как его учил этому Алик, и, не обнаружив за собой слежки, подошел к ряду телефонов-автоматов. Алексей выбрал крайний, чтобы видеть всех проходящих мимо, и, вставив в аппарат телефонную карту, набрал номер Алика. Через секунду гудки сменились вопросительным молчанием, – отвечая на звонок, заказчик никогда не заговаривал первым.
– Алик? – осторожно спросил Алексей.
– Да, дорогой! Слушаю тебя! – раздался в ответ восторженный голос, словно заказчик с нетерпением ждал его звонка. Впрочем, сейчас, очевидно, так и было.
– Я нашел интересующего вас человека и, как вы просили, познакомился с ним, – выпалил в трубку Алексей.
– Он в Москве? – от показного радушия заказчика не осталось и следа. Теперь в его голосе звучал один расчетливый интерес.
