— А вот так. Возьму и выйду.
Кошка, жадно чавкая, поглощала припасенную хозяйкой на завтрашнее утро лакомую снедь.
— Давно у тебя такие мысли?
— Нет, недавно.
— За кого же ты собираешься?
— За Како.
— За кого?
— За охотника Како.
Долго предавалась кошка своей ночной трапезе…
Марта с опаской приподнялась и заглянула в лицо любовнику. Нико лежал не шевелясь, с угрюмым и злым лицом. Лежал и молчал, поджав и спрятав под пышными усами нижнюю губу, так что углы рта были оттянуты книзу, как у бульдога.
Временами ноздри у Нико раздувались и зло трепетали, как у жеребца при виде затесавшегося в табун другого коня соперника. Широкий лоб его то и дело собирался в складки и нависал так низко, что густая щетина бровей щекотала ему веки.
И Марта видела, как вспыхивали желтыми искрами в темноте суженные щелочки-глаза.
— С чего ты это надумала? — бесцветным, чужим голосом спросил председатель.
Марта уронила голову на подушку и, немного помолчав, ответила глухо:
— От одиночества… Очень уж бессмысленная у меня жизнь.
Громко заскрипела тахта.
Кошка спрыгнула со стола и бросилась к окну.
Нико вскочил с юношеской живостью и, заложив руки за спину, принялся ходить по комнате. Потом остановился перед окном и, подрагивая правым коленом и слегка кивая в такт головой, стал смотреть на бахчу, залитую лунным серебром.
Женщина напряженно прислушивалась к скрипу половиц под тяжелыми шагами. Она испытывала горькое сожаление. В глубине души она считала, что надо было еще подождать, не начинать этого разговора сегодня.
— Значит, не врал Георгий, когда говорил, что на днях этот твой Како со своей собакой выбирался из вашей калитки на рассвете? — прохрипел Нико.
— Да, это правда.
— Почему ты мне сразу не сказала?
— Не посмела. Может, и сегодня не надо было говорить, — со вздохом добавила Марта.
— Нет, надо было! Надо же мне было наконец узнать, какую ненасытную суку я любил!
Марта повернулась и села в постели.
— Не осуждай меня, Нико. Ты не можешь сказать, что я жадная или что я мало тебя любила. Надоели мне эти вечные прятки, эта тоскливая жизнь наедине со свихнувшимся свекром. Я хочу иметь свой дом, семью, двор и… и собственного мужа. Ты же сам знаешь, что тебе нельзя на мне жениться.
— Почему это нельзя?
— Нельзя. Дома у тебя сестра и дочь уже на выданье. А мне нужна семья, своя собственная семья… и, может быть, даже ребенок. Не так уж мне много лет, чтоб отказаться от всех надежд… Да и какая тебе печаль, если я выйду замуж, пристроюсь, не буду больше ходить бобылкой? Ты-то что теряешь? Како целыми днями пропадает в горах, да и ночью иной раз в деревню не спускается… С тобой мы будем каждый день видеться в колхозе…
Нико резко обернулся и проговорил гадливо:
— Давно уж я отвык от чужих объедков — с тех пор как перестал быть батраком! Я же тебя знаю насквозь, ненасытная, распутная баба! Да и кому тебя знать, как не мне? — Он заскрежетал зубами. — Потаскуха! Сука! Бесстыжая сука! Я покажу вам обоим — и тебе, и твоему хахалю!
Председатель торопливо сунул ноги в башмаки, схватил брошенную на столе шапку и бросился вон из комнаты.
Грохнула сорванная с петли дверь. С потолка посыпалась на постель земля. Звук быстрых шагов послышался во дворе.
Марта упала лицом в подушку и зарыдала.
3
Купрача распахнул дверцу «Победы» и учтивым жестом пригласил в нее Шавлего.
— Серго я с тобой помирил — чего тебе еще? Садись, подвезу.
Шавлего сел в машину и захлопнул дверцу.
— Парень у тебя неплохой, только смотри, как бы не пошел по дурной дорожке.
Заведующий столовой завел мотор, чуть тронул руль и перевел машину на правую сторону шоссе.
— Ей-богу, он у меня молодец что надо, настоящий мужчина! Ты его по тогдашней встрече на Алазани не суди — он ведь тебя еще не знал. С кем он подружился — жизнь за того положит!
— Рано ты отпустил удила. Какого черта «Москвича» ему купил?
— Да я не специально для него покупал, сам на «Москвиче» ездил. Когда выпустили «Победу», я достал вот эту, а «Москвича» сыну отдал. Продавать не было смысла — машина старая, сколько за нее возьмешь? Ну и подарил парню — пусть, думаю, потешится.
— Видно, тешится он не так, как следует. Послушай, Симон, скажи по совести, — ты в самом деле едешь в Телави или проведал, что я туда путь держу, и хочешь доставить мне удовольствие?
— Допустим, что даже так, — что в этом дурного?
— Не люблю подхалимов. Тошнит меня от одного их вида. Да и зачем тебе меня ублажать? Или кто-нибудь шепнул тебе, что я приехал в Чалиспири «для расследования»?
Купрача кинул быстрый взгляд на собеседника, и морщинки, разбежавшиеся лучами от чуть прищуренных глаз, придали его лицу простодушно-искреннее выражение.
— Все, какие есть, «расследователи» закормлены мной по горло. Незачем мне к тебе подлизываться. Опасаться надо мелких людишек, а за настоящего парня я и так душу готов отдать. Будь я подхалимом, сидел бы до сих пор тихо, мирно в Ахмете, заведовал бы своей прежней столовой.
— А что у тебя в Ахмете вышло?
— Тамошний секретарь райкома был мне как брат родной… Ну, его сняли — за взятки. Приехал новый секретарь, и с самого начала я что-то не пришелся ему по душе. По правде сказать, и он мне тоже. Каждый день ел-пил у меня в столовой — и ведь не один приходил… Взял я как-то и скормил ему курицу, изжаренную за семь дней до того. Еле успели врачи сделать ему промывание желудка… Ну, после этой истории он быстро выдворил меня из Ахметы.
— А оттуда ты сразу перебазировался в Чалиспири? — улыбался Шавлего.
— Нет, сначала устроился в Телави. Только вот не сошелся с редактором районной газеты…
— В самом деле? А Ростом стоящий парень.
— Золотой! Да что толку? Мы с ним как кошка с собакой.
— Что, спуску тебе не давал?
— Не давал, — согласился Купрача.
— Почему ты не перебрался в другой районный центр — в Каварели, в Гурджаани, в Тианети? Какой тебе расчет заведовать деревенской столовой? Не мелковат ли масштаб для человека твоего калибра?
Купрача ответил не сразу. Он осторожно пересек каменистое русло Лопоты и пустил машину по главной улице Напареули.
— Говоришь, в Чалиспири невыгодно торговать? Не знаешь ты цены нашему селу! Да ведь его не обойдет ни один хевсур, ни один пшав, ни один тушин! А ведь это все люди тупые, темные… Пока не набьют брюхо — не посмотрят, что перед ними на столе, а когда наедятся, так уж и напьются и только песни распевают. В прошлом году был у меня отличный сезон. В Алвани овцы болели воспалением легких. Покупал
