— Неужели?
— Да, брат, — вышел из кабинета такой угрюмый и насупленный, что собака не взяла бы у тебя хлеба из рук.
— Нельзя же вечно держать рот распяленным, как голенище!
— К ротозейству я тебя не призываю. Но вид у тебя был очень уж… суровый. Может, получил нагоняй от секретаря? Впрочем, насколько я знаю, не таковский ты парень, чтобы получить нагоняй и не дать сдачи, да еще с лихвой.
Лицо Теймураза стало серьезным.
— Плохие дела! С председателем райисполкома вчера случился удар. Вся левая сторона отнялась.
— Печальная история.
— С полчаса тому назад я звонил в больницу — ему не лучше. Я как раз шел его навестить.
— Да, нехорошо. Все его хвалят, говорят, очень порядочный человек. Он давно болен? Повышенное давление?
— И давление и сердце… Вчера у него вышел крупный разговор с нашим первым секретарем. Вернулся он домой, сел обедать — и за едой свалился со стула. Весь этот год, бедняга, болеет. Если будет второй удар — уже не оправится. Ты не знаешь, что это за человек! Трудно мне будет без него!
— В чем они с секретарем райкома не сошлись?
— Во многом. Разные люди.
— А ты в каких отношениях с первым секретарем?
— Я на сердце не жалуюсь. Оно у меня как халибское железо.
— И что же — лад да совет?
— Ни лада, ни совета. Сразу после того, как меня назначили сюда, мы схватились врукопашную. Он придумал ловкий прием: направил меня на высшие партийные курсы и таким образом избавился от моего присутствия на целых два года.
— Ого!
— Он, видимо, надеялся, что после курсов меня отправят куда-нибудь в другие края, да не вышло. А теперь он без конца гоняет меня с поручениями по разным местам, чтобы только держать подальше от Телави.
— Вот как!
— Недавно он вдруг затревожился по поводу овечьих отар, закинул меня за Кавказский хребет, а не успел я вернуться, как пришлось выехать на цив-гомборские пастбища.
— Я бы сказал — неплохие места!
— Он-то считал, что загоняет меня к черту на рога… А я и сам давно собирался в горы. Издали ведь не вникнешь толком, чем жив чабан, какие у него нужды и заботы. Да и овцу надо знать не только в виде шашлыка!
— Свет на овцах не клином сошелся! Вот сегодня я встретил Джашиашвили. За что вы его выставили из милиции?
— Где ты его встретил? Здесь, в Телави?
— Her, в Чалиспири. В столовой. у Купрачи.
Лицо у Теймураза потемнело.
— Ох, загубим мы этого чудесного парня! Вот увидишь! Что он делал у Купрачи? Пил?
— Пил.
— Загубим парня, как пить дать, загубим.
— Ну, Джашиашвили не так легко загубить. А все-таки чем он провинился?
— Ничем. Он только выполнил долг честного человека.
— И за это его сняли с работы?
— Да, только за это… Но назови меня бесчестным человеком, если я дам его в обиду. Где мы найдем такого работника? Да он и сам в другой район не пойдет. Милиция должна быть безукоризненной! Погоди, я сверну шею двум-трем бюрократам, и увидишь, какие там останутся замечательные, ребята! Почему одна паршивая овца должна позорить все стадо? Луарсаб зря надеялся избавиться от меня, заслав на все лето в горы!
— А хорошо теперь в горах! С каким удовольствием я бы поохотился! Помнишь праздник в Тушети? Здорово мы тогда повеселились! Девушки с ума сходили от восторга. Но напоить меня ты все же не сумел!
— Тушинское пиво крепкое, я думал, легко тебя одолею… По-прежнему ездишь в экспедиции или уже приготовил диссертацию?
— До диссертации еще далеко, надо собрать гораздо больше материала.
— Ты за этим сюда приехал?
— Не только за этим.
— Зачем же еще?
— Я вступил в колхоз.
У Теймураза вытянулось от удивления лицо.
— Что?
Шавлего улыбнулся:
— Правду говорю. Я уже снялся с партийного учета в университете.
— Ты шутишь!
— Пусть на шутнике шуты верхом ездят! Вот справка о снятии с учета.
Теймураз потер в задумчивости подбородок и еще раз окинул испытующим взглядом своего гостя:
— Свихнулся?
— Разве что совсем немножко. А в райком я зашел для того, чтобы узнать, получено ли из Тбилиси мое личное дело.
Теймураз помолчал с недоуменным видом, потом снова потер подбородок.
— Что ж, видно, у тебя есть на то причины. И вид у тебя не такой, как обычно… Да-да, дошли и до нас слухи о твоих подвигах!
— О каких подвигах?
— Не прибедняйся! И не думай, что мы тут сидим в кувшинах, накрывшись крышками.
— Ну, если не в кувшинах, так около них посидеть, наверно, не отказываетесь. Что тебе наплели?
— Ну-ну, уже прицепился! Я пошутил. Уж и пошутить с тобой нельзя?
— Шутки потом. А сейчас скажи мне, где тут у вас сектор учета?
— Куда спешишь? Так скоро тебе надоело мое общество? Посиди, поговорим. А потом пойдем ко мне, я покажу тебе своих малышей.
— Нет, нет, сейчас я не могу к тебе в гости… Отложим до другого раза.
— Тогда пойдем к Геге, я угощу тебя телавским хинкали.
— Вот от этого не откажусь. Так ты ступай по своим делам, проведай больного, а тем временем и я освобожусь. Завернем в редакцию за Ростомом и пойдем все вместе есть хинкали.
— Хорошо, заберем с собой и Ростома. А сейчас я пойду с тобой в сектор учета.
— Незачем — ты только объясни мне, где он помещается.
— Тут же, на третьем этаже. Как поднимешься, направо по коридору, вторая дверь.
— Ладно, как-нибудь найду.
— Не забудь, что потом ты должен зайти сюда.
— Рассчитывай на меня.
Шавлего отыскал дверь с надписью «Сектор учета кадров» и постучал в нее. Никто не отозвался. Он хотел было уйти, но передумал и еще раз попытал счастья.
— Кто там, входи! — послышалось из-за двери.
Шавлего толкнул дверь и вошел.
Прямо против входной двери, лицом к ней, сидел за письменным столом хозяин кабинета и читал
