груду беспорядочно разбросанных папок и бумаг. В кабинете было душно, июльский зной палил немилосердно, запах пота и табачного дыма, оставшийся после многолюдного собрания, кружил голову. Секретарь райкома расстегнул верхние пуговицы летнего кителя и повернул к себе вентилятор, нагонявший дремоту своим негромким жужжанием.
С утра катился поток неотвязных просителей, дела одно запутаннее другого требовали срочного вмешательства райкома. Райпотребсоюз упорно закрывал глаза на разнузданность продавцов, а ненасытные аппетиты ревизора и бухгалтера мешали положить этому конец. Стоял вопрос об устройстве летнего ресторана на плато Надиквари и о расширении уже существующей танцплощадки. Необходимо было заменить на некоторых улицах размытую булыжную мостовую асфальтом. Для автотранспортной станции требовалось найти другое, лучшее место.
В довершение всего секретаря райкома угнетали семейные неурядицы и безмерная расточительность жены и дочери. Опустевшая домашняя касса пополнялась сомнительными путями, но и средства, притекающие по «дипломатическим каналам», исчезали между женскими пухлыми пальцами с быстротой, которой позавидовал бы любой иллюзионист.
Беспорядки и неурядицы царили не только в семье, но везде и всюду — даже в самой милиции… Секретарь райкома внимательно выслушал на бюро доклад заведующего орготделом, который проводил расследование одного запутанного случая.
Было совершенно ясно, что начальник милиции и его заместитель — враги и что они интригуют друг против друга. Каждый из них имел в милиции своих людей, и каждый собирал материал, чтобы очернить и потопить противника. Оба рассчитывали на победу и соответствующим образом настраивали своих сторонников.
Дело началось с того, что начальник паспортного стола, принадлежавший, по некоторым предварительным данным, к сторонникам заместителя начальника милиции, был обвинен в тяжких злоупотреблениях. Он будто бы выдал новый паспорт дважды осужденному и только что отбывшему срок наказания преступнику и при этом самовольно изменил в документе его имя. От всего этого на версту пахло взяткой, однако заместитель начальника милиции майор Джашиашвили покрывал виновного и до сих пор не вывел его на свежую воду.
Но начальник паспортного стола оправдался самым решительным образом — так что не осталось ни тени сомнения в его невиновности. Оказалось, что он лишь недавно демобилизовался и вся эта история случилась до начала его работы в милиции. Старший следователь выкопал это старое дело по приказу начальника милиции, который хотел опорочить неугодного ему человека.
— А ты что скажешь, товарищ Джашиашвили? — Секретарь райкома, постукивая карандашом по столу, повернул усталое лицо к майору.
Джашиашвили встал.
— Что я могу еще добавить, Луарсаб Соломонович? Этот человек обвинен безосновательно. Всего два-три месяца, как он работает в паспортном столе; не знаю, из-за чего Гаганашвили с самого начала его невзлюбил. Если уж раскапывать старое, так пусть он лучше скажет, куда делись покрышки для «виллиса», отпущенные нам семь месяцев тому назад нашим управлением и привезенные следователем Джавахашвили. Четыре новенькие покрышки — куда они сгинули?.. Всему свету известно, что покрышек нам не хватает, а машина ведь всегда должна быть наготове. Старая шина, того гляди, подведет в самую неподходящую минуту.
Директор МТС, сидевший за столом членов бюро, вытер платком вспотевшую лысину и повернулся к следователю;
— Интересно, что скажет Джавахашвили?
— Товарищ Джавахашвили, доложи-ка бюро, как распорядился начальник милиции привезенными тобой покрышками. — Секретарь райкома отодвинул папку с бумагами и попытался сосредоточить внимание на происходящем.
Высокий черноволосый лейтенант встал, оправил свой белый китель, повертел в руках фуражку и принялся внимательно рассматривать звезду на ее околыше.
Второй секретарь повернул к нему с деловым видом свое грузное тело, заправил шелковый носовой платок под воротник на затылке и глянул исподлобья на лейтенанта.
— Постой, постой, ты не тот ли Джавахашвили, которого выставили из Ахметы за грубость?
Лейтенант поднял в замешательстве взгляд, с минуту смотрел на серебристую прядь, которая пролегала узкой полосой среди темных волос второго секретаря, и снова вернулся к эмблеме на своей фуражке.
— Не выставили, а перевели.
Секретарь райкома, словно вдруг что-то вспомнив, принялся ворошить разбросанные на столе бумаги; наконец он нашел какой-то листок, пробежал его глазами и обратился к прокурору, сидевшему в глубине кабинета, у наглухо закрытой, упраздненной двери:
— Это ты выдал в субботу ордер лейтенанту Джавахашвили на арест Абесалома Буркадзе и на обыск его квартиры в Вардисубани?
Прокурор, худощавый человек с впалыми щеками, в удивлении поднял брови и отрицательно покачал головой.
— А твой заместитель тоже не выдавал такого ордера?
— Насколько мне известно, мой заместитель в прошлую субботу находился в отъезде, в Лагодехи.
— Может быть, ордер был выдан раньше субботы?
— Не думаю.
— Какое же ты имел право, товарищ Джавахашвили, самовольно врываться в чужую квартиру, обыскивать ее и арестовывать владельца?
Не отрывая глаз от своей фуражки, лейтенант пробормотал:
— Я исполнял свой долг, товарищ секретарь. Ко мне поступило заявление…
— Заявитель был твой родственник, двоюродный брат. У него пропала проволока со шпалер в винограднике, и он натравил тебя на человека, с которым не ладил.
Секретарь остановился на мгновение и продолжал:
— Во-первых, у тебя не было никаких улик или хотя бы достаточно обоснованных подозрений, во- вторых, Вардисубани вообще не твоя зона, и, в-третьих, по какому праву ты угрожал оружием и взял под стражу человека, который всего лишь защищал неприкосновенность своего жилища?
Лейтенант стал только быстрее вертеть фуражку под суровым, пристальным взглядом секретаря.
Луарсаб повернулся к членам бюро:
— Как нам быть с этим человеком?
В кабинете воцарилось молчание.
— Как вы скажете — достоин он наказания или нет? — повторил секретарь и снова устремил взгляд на растерянно мнущегося следователя.
— Дадим ему выговор. — Секретарь райкома комсомола завершил беглым карандашным штрихом наскоро набросанный портрет лейтенанта.
— Строгий выговор, — поддержал его директор МТС.
— С занесением в личное дело, — добавил передовик бригадир из Курдгелаури.
— Строгий выговор с занесением в личное дело у него уже есть? — сообщил собранию заместитель начальника милиции.
— Ого! — вырвалось у кого-то из членов бюро. — Что ж, выходит, надо исключать его из партии!
Второй секретарь покачал головой:
— Исключить из партии — это значит погубить человека. Лучше освободим лейтенанта Джавахашвили и отошлем в Ахмету — пусть ахметцы получают назад своего работника.
Сдержанный смешок прошелестел в кабинете.
Секретарь райкома тоже улыбнулся.
— Но прежде чем мы его «отошлем», пусть он нам все же скажет, куда делись привезенные им из
