Гонг-Конга, торговой столицы мира, где собираются поэты, ученые и искатели приключений. Корабли сотен наций бросают якоря в гавани: корабли с Запада с грузом медвежьих шкур и экзотического мыла; корабли с Юга с экипажами темнокожих андроидов, привезших велосипеды и мешки муки; корабли с Востока…
— Очевидно, мы разделяем интерес к одному и тому же столетию, сказал в отчаянии Джерек. — Не откажите мне в просьбе отправить меня туда, дорогая Няня.
— Как я могу? — Голос Няни стал почти неслышным, мягким от затопившей ее ностальгии. В этот момент Джерек почувствовал глубокую симпатию к старой машине, мало кому удавалось стать свидетелем мечтаний робота. — Как я могу отказать моему Джерри Шутнику в чем-либо? Он вернул меня к жизни.
— О Няня! — Джерек чуть не заплакал от радости. Он подбежал к ней и обнял металлическое тело. — С вашей помощью я тоже начну жить!
10. СНОВА НА ДОРОГЕ В БРОМЛИ
— Произвести временной прыжок достаточно легко, — сказала Няня, изучая ряды приборов в лаборатории, когда туда примчался Джерек (он на короткое время возвращался на свое ранчо, чтобы взять пилюлю-транслятор, изучить записи, сделать себе комплект одежды, которая не покажется странной жителям 1896 года). — А вот твоя игрушка. Между прочим, я нашла ее под подушкой, когда прибирала твою постель. — Старый робот показал на пистолет-имитатор на одной из полок. Бормоча благодарности, Джерек взял пистолет и сунул в карман своего черного плаща. — Проблема заключается, продолжала Няня, — в правильном фиксировании пространственных координат. Город, называемый Лондоном (я никогда не слышала о нем, пока ты не упомянул), находится на острове, называемом Англия. Мне пришлось консультироваться с некоторыми очень древними банками данных. Но могу тебя уверить, что все уже позади.
— Я могу отправляться?
— Ты всегда был нетерпелив, Джерри, — добродушно засмеялась Няня, все еще, кажется, уверенная, что воспитала Джерека с малого возраста. — Но да, думаю, ты скоро можешь отбыть. Надеюсь, ты не забудешь об опасностях?
— Да, Няня.
— Что такое ты надел на себя, мой мальчик? Похоже на одежду из классической трагедии «Давид Копперфильд встречает Оборотня» Пекинского Па. Я считала ее довольно надуманной. Но Пекинский Па всегда больше стремился к эмоциональной достоверности, чем к исторической точности периода, как мне говорили. По крайней мере, он сам это часто утверждал. Я встречала его один раз — несколько лет назад, когда его отец был жив. Его отец был совсем другой, настоящий джентльмен. Ты бы не догадался, что они родственники. Так вот, его отец делал такие чудесные, такие очаровательные постановки! Жить в них было сплошной радостью. Разумеется, все общество принимало участие. Ты очень молод, чтобы помнить, какое это удовольствие иметь даже маленькую роль в «Юном Адольфе Гитлере» или «Четыре любви капитана Марвелла». Когда к власти пришел Пекинский Па Восьмой, весь романтизм исчез, стал совершенствоваться реализм, и каждый раз во время расцвета Реализма кто-нибудь страдал. Я не имею в виду тех, кто поставлял замысел. Не сам же тиран!
В глубине души Джерек Корнелиан был благодарен Пекинскому Па Восьмому за его излишества во время Реализма. Без этого Няня не оказалась бы здесь сейчас.
— Истории, конечно, всегда одинаковые, — говорила Няня, регулируя управление и превращая экран в жидкое золото, — только каждый раз больше крови. Вот так, годится. Надеюсь, Лондон находится именно в том самом месте. Он очень мал, Джерри. — Она повернула к нему большую металлическую голову. — Я бы назвала его кусочком страны с низким бюджетом.
Джерек, как обычно, не вполне понимал, о чем она говорит, но улыбнулся и кивнул головой.
— Все-таки неразвитая промышленность довольно часто производит интересные фильмы, — сказала Няня с оттенком снисходительности. — Прыгай в ящик, Джерри, вот так, хорошо, мальчик. Мне грустно видеть, как ты уходишь, но придется привыкнуть к этому. Интересно, сколько детей вспомнит свою старую Няню через несколько лет? Такова жизнь. Молодые актеры со временем становятся звездами.
Джерек осторожно вошел в цилиндрическую камеру посередине лаборатории.
— До свиданья, Джерри, — донесся снаружи голос, а потом гудение стало слишком громким. — Постарайся помнить все, чему я тебя учила. Будь вежлив. Жди своей реплики. Держись подальше от логова режиссеров. Камера! Пуск!
И цилиндр, казалось, начал вращаться, хотя, может быть, вращался Джерек. Он зажал уши руками, стараясь заглушить шум. Он стонал. Он терял сознание.
Он двигался через пространство, состоящее из мелькающих мягких цветных лоскутов, населенное бестелесными людьми, добрыми, со сладкими голосами. Он падал сквозь ткань Времени назад и вниз, вниз, к самому началу долгой истории человечества.
На него накатила боль, такая же, как прежде, но он не возражал против боли. Его затопила депрессия, какой он никогда не испытывал прежде, но это не беспокоило его. Даже радость, которая пришла к нему, оставила его равнодушным. Он знал, что его несет ветер Времени, он знал, вне всякого сомнения, что в конце путешествия вновь соединится со своей утерянной любовью, прекрасной миссис Амелией Ундервуд. И когда он достигнет 1896 года, то не позволит отвлечь себя от великой цели — городка Бромли, как уже был отвлечен однажды бездельником Вайном.
Джерек услышал собственный голос, кричащий в экстазе:
— Миссис Ундервуд! Миссис Ундервуд! Я иду! Иду! Иду!
Наконец ощущение падения прекратилось, и он открыл глаза, ожидая увидеть, что все еще находится в цилиндре, но цилиндра не было. Он лежал на мягкой траве под большим теплым солнцем. Вокруг стояли раскидистые деревья, неподалеку блестела вода. Мимо проходили люди, одетые в костюмы конца девятнадцатого столетия: мужчины и женщины; пробегали собаки. В отдалении он заметил экипаж, приводимый в движение лошадьми. Один из обитателей этого мира медленно и целенаправленно двинулся к нему, и Джерек узнал костюм мужчины: он встречал такие во время своего первого пребывания в 1896 году. Джерек, быстро сунув руку в карман, достал трансляционную пилюлю и кинул ее в рот, а затем начал медленно подниматься.
— Извините, сэр, — грозно начал мужчина, — но позвольте спросить, умеете ли вы читать?
— Конечно, само собой разумеется, — ответил Джерек, но мужчина перебил его:
— Потому что я гляжу вон на ту надпись, не далее чем в четырех ярдах отсюда, из которой ясно следует, что я не ошибся, что вас просят не ступать ногами на этот участок газона, сэр. Следовательно, если вы соизволите вернуться на пешеходную дорожку, я с радостью сообщу вам, что вы вернулись на правильный путь и больше не нарушаете ни одно из постановлений властей Кенсингтона. Более того, я должен указать, сэр, что если еще раз поймаю вас совершающим такой же поступок в этом парке, то буду вынужден записать ваше имя и адрес и послать повестку явиться в суд в установленное время. — Мужчина рассмеялся. — Простите, сэр, — сказал он более естественным тоном, — но вы действительно должны сойти с травы.
— Ага! — сказал Джерек. — Я понял. Благодарю вас, э… офицер, не так ли? Это случилось непреднамеренно.
— Уверен в этом, сэр. Будучи французом, о чем свидетельствует ваш акцент, вы не понимаете наших обычаев. У вас там более свободно и проще, конечно.
Джерек быстро сошел на дорожку и направился к большим мраморным воротам, которые заметил вдали. Полицейский увязался за ним, непринужденно болтая о Франции и других иностранных местах, о которых ему приходилось читать. В конце концов, он распрощался и зашагал по другой дорожке, оставив Джерека сожалеть, что не спросил о дороге в Бромли.
По крайней мере, думал Джерек, удалось не привлечь внимания окружающих, как случилось во время первого путешествия в Эпоху Рассвета. Все же люди поглядывали на него время от времени, и он немного смущался, но это не мешало ему идти по улице и радоваться окружающему без всяких помех. Конные экипажи, двухколесные кэбы, телеги молочников, фургоны торговцев — все, что ехало мимо, наполняло
