Так мы одни с тобою, змий озноба? Ушли они — мой выскользнувший раб и бедная кружащаяся Элла… Да, утомленный и простейшей страстью охваченный, свое призванье Ганус как будто позабыл… Но почему-то сдается мне, что скрыта в нем та искра, та запятая алая заразы, которая по всей моей стране распространит пожар и холод чудной, мучительной болезни: мятежи смертельные; глухое разрушенье; блаженство; пустота; небытие. Занавес
Вечер у Мидии. Гостиная; налево проход в залу. Освещенная ниша направо у высокого окна. Несколько гостей.
ПЕРВЫЙ ГОСТЬ: Морн говорит, — хоть сам он не поэт, — «Должно быть так: в мельканьи дел дневных, нежданно, при случайном сочетаньи луча и тени, чувствуешь в себе божественное счастие зачатья: схватило и прошло; но знает муза, что в тихий час, в ночном уединеньи, забьется стих и с языка слетит огнем и лепетом…» КЛИЯН: Мне не случалось так чувствовать… Я сам творю иначе: с упорством, с отвращеньем, мокрой тряпкой обвязываю голову… Быть может, поэтому и гений я… Оба проходят.
ИНОСТРАНЕЦ: Кто этот — похожий на коня?{3} ВТОРОЙ ГОСТЬ: Поэт Клиян. ИНОСТРАНЕЦ: Искусный? ВТОРОЙ ГОСТЬ: Тсс… Он слушает… ИНОСТРАНЕЦ: А тот — серебряный, со светлыми глазами, — что говорит в дверях с хозяйкой дома? ВТОРОЙ ГОСТЬ: Не знаете? Вы рядом с ним сидели за ужином — беспечный Дандилио, седой любитель старины. МИДИЯ: (к старику)
