Скажи — не пыль! — то небо обняла Безлунной ночи мускусная мгла. Как молнии, зерцала и мечи Сверкали в той грохочущей ночи. И ржанье коней было словно гром, Разящий землю огненным копьем. Когда же воины издали крик, Гром потерял от ужаса язык. Будь небосвод беременной женой, От страха плод он выкинул бы свой! Когда ж умолкли воины на миг, Настала тишина — страшней, чем крик. И тучу пыли ветер отогнал, И строю строй в долине виден стал. И вот стрелою грозовых высот Румиец некий выехал вперед, Красавца аргамака горяча, Играя синим пламенем меча. Крылом зеленым с левого плеча Китайская клубилась епанча. Как столб шатра, его копье, а щит Был яхонтами алыми покрыт. Как лилии раскрывшийся бутон, Шишак султаном белым оперен. Проворный, пламенный любимец сеч, Став на ристалище, он начал речь, Всевышнего восславив и судьбу, За Искандара он вознес мольбу И, обратив к войскам врага свой лик, Провозгласил: «Я — Бербери-Барик. Я был слугой Дары — царя царей, Но проку в службе не было моей. За верный труд — не то чтобы добра — И взгляда мне не уделил Дара. Стоящих много ниже — он дарил, Меня ж, моих заслуг не оценил! Когда о том я шаху доложил, К рабу властитель слуха не склонил! Когда ж меня просил я отпустить, Он, в гневе, приказал меня избить! Униженному тяжко, мне тогда Блеснула Искандарова звезда! Когда я к Искандару прискакал, Мне царь так много ласки оказал, Так ни за что меня он наградил, Что от стыда я голову склонил. На смертный бой теперь я выхожу, Две добрых думы на сердце держу: Всемерно Искандару послужить
