— Зачем?
— Сделал глупость. Назвал наркома… Ну, мне показалось, что у товарища Орджоникидзе женский голос.
— А ты свой собственный голос слышал по телефону?
— Нет.
— Если будешь говорить из Березок или из постройкома строителей — послушай. Он и у тебя будет женский. Это не от голоса, а из-за мембраны. У нас на площадке осталось несколько старых, эриксоновских кофейных мельниц, они и путают людей.
— Вот глупость какая!
— Ты будешь говорить с Орджоникидзе?
— Совестно.
— Тогда не говори.
— Должен.
— Соединить тебя?
Я думаю, не знаю, как быть. А Лизе не до моих раздумий. Дежурная телефонистка не может тратить так много времени на одного клиента, пусть даже этот клиент приходится ей соседом по бараку.
— Ну как?
А я все думаю, не перенести ли разговор с наркомом на вечер. Лизе надоедает такая нерешительность, и она подключает меня к Березкам. На том конце телефонного провода неожиданно раздается знакомый уже мне женский голос.
— Слушаю.
У меня снова паралич языка.
— Слушаю.
А я все никак не решусь открыть рот.
— Кто у телефона?
И вот так долго катавшаяся на голыше фраза с трудом проталкивается в трубку.
— У телефона корреспондент «Молодежной газеты».
— Это вы десять минут назад звонили мне?
Узнал!
— Я спрашиваю, кто говорит. А вы молчите. Почему?
Мне нужно бы ответить «звонил не я». Но врать стыдно. Сказать: «Простите, меня подвела мембрана» — тоже было неудобно, и мне пришлось перевести разговор на другую тему.
— Я получил срочное задание из Москвы.
— Ваше задание касается и меня?
— Зам главного редактора просил принять, поговорить со мной.
— Когда?
— Сейчас.
— А сейчас сколько времени?
— Шесть часов тридцать минут.
— Вы уже оделись, умылись?
— Меня междугородная подняла в пять часов. Вызов из Москвы.
— Ну раз вам так не повезло, приходите.
— Бегу.
Секретарь райкома ловит меня у двери.
— Ты к Орджоникидзе? Давай вместе. Мне только одеться, побриться.
— Зам сказал, чтобы полоса была через два дня в Москве. Прости, некогда.
Я бегу по центральному поселку. Улица пуста. Рабочие утренней смены потянутся на свои участки только минут через двадцать. Служащие еще позже. От райкома комсомола до Березок километров пять- шесть, но Магнитка приучила меня к бегу на длинные дистанции. Стройка у нас дай бог. Шестьдесят километров в окружности.
На траверзе гостиницы, не той, куда я бегу, а Центральной, меня нагоняет большой, старинного профиля автомобиль начальника строительства. Трофейный. Говорят, на этом автомобиле ездил еще «правитель омский» Колчак. Грузовиков на Магнитке завались. Уже не то тридцать, не то тридцать пять! А легковых всего одна, поэтому в дни приезда экстраординарных особ начальник строительства пересаживается на дрожки. В Магнитогорске их называют по-уральски — ходком, а трофейную — колчаковскую — начальник строительства уступает гостю.
Нагнав меня, трофейная останавливается. Шофер Артюша говорит:
— Здравствуй, Степа.
— Здравствуй, Артюша.
— Садись, подвезу.
Я сажусь.
— Вижу, топаешь в Березки? К кому?
— К нему.
— Что так рано?
— Он сам назначил это время.
— В шесть утра?
— Ей-богу. Мы только что говорили с ним по телефону.
— Нарком звонил тебе?
— Нет, я ему.
— Ты должен был позвонить попозже. Часов в десять.
— Зам сказал, чтобы через два дня полоса была в Москве. Дело очень срочное.
Едем молча. Артюша смотрит на мои ноги. Я знаю, они не ахти. Поджимаю, прячу одну за другую. Ноги требуют ухода. Не раз, а по возможности (учитывая местные условия) два-три раза в день их нужно мыть. А где? Урал-река от нашего барака не близко. Пока будешь топать назад после купания, пыль и пот снова сотворят свое грязное дело. В бараке же воды в обрез. Ее не хватает и для питья, так что о мытье ног мы даже не заикаемся.
Артюше, хоть он и не говорит, не нравятся не только мои ноги, но и мои сандалии. За лето от длинных магнитогорских концов сандалии сильно обтрепались. Один ремешок оборвался и на скорую руку привязан веревочкой. Деньги на покупку новой пары у меня есть, а сандалий продажных в орсе нет. Нет и ботинок, туфель…
Метрах в ста от доменного цеха развилка. Артюша сворачивает не в Березки, а делает небольшой крючок к ЦЭСу. К центральной электрической станции. На берегу Урал-реки колчаковская-трофейная останавливается. Артюша раздевается, лезет в воду. Я за ним. Артюша мылит голову и передает мыло мне. Я намыливаю голову, потом ноги. Тру их песком. Как будто все. Можно ехать в Березки, Но прежде чем сесть в машину, Артюша снимает со своих ног сделанные из сыромятной кожи на кавказский образец туфли и велит надеть их мне, а сам облачается в мои сандалии.
Я понимаю, этот обмен не навсегда, а только на время встречи с наркомом.
Мне, конечно, не следовало разувать Артюшу и на время встречи, но делаешь часто не то, что хочется, а то, что нужно, только бы не уронить престиж корреспондента «Молодежной газеты».
Дежурная по гостинице в Березках встречает корреспондента недружелюбно.
— Это ты поднял наркома в такую рань?
— Почему «ты», а не «вы»? И почему поднял именно я, а не кто-то другой?
— Не думаю, что на стройке найдется второй дурачок, который не постесняется в такую рань навязаться в гости к товарищу Орджоникидзе.
— Зам велел прислать полосу в Москву через два дня.
— Ну, иди, иди… Он ждет. Даже чай заказал для тебя.
— Куда идти?
— Второй этаж. Вторая дверь направо.
Я поднимаюсь на второй этаж. Стучу во вторую дверь направо, а ответа нет. Стучу еще раз, и снова
