молчание. Чуток приоткрыл дверь. Потом побольше. Всунул в щель голову. Влез в переднюю весь. Никого. Стучу во вторую дверь. Открываю и ее, а в комнате тоже никого. Оглядываюсь. Номер наркому отвели большой, светлый. Два стола. Письменный и обеденный. На письменном — портфель, папки с бумагами. Рядом с обеденным детская деревянная лошадь. С белой пушистой гривой, с белым пушистым хвостом. Но главная прелесть была не в хвосте, а в колесиках. Конь стоял не на деревяшках и не на железках, а на шикарнейших дутиках.
Я потянул коня за уздечку, и он сразу покатился мне навстречу. Мягко, легко.
Интересно: а как пойдет конь под всадником? Сажусь на вороного с белым хвостом, делаю круг по комнате, затем второй, третий… И вдруг слышу за спиной тот, уже знакомый голос… Только теперь на целую октаву ниже:
— А вы, молодой человек, вижу, любите быструю верховую езду?
Многое я бы дал, чтобы не слышать этой фразы от наркома.
Дважды за одно утро опростоволоситься. И раз от раза позорнее.
Мне нужно было сразу вскочить на ноги. Извиниться. Сказать «доброе утро». А я точно врос в деревянную лошадку. Сойти с нее стыдно. Попросить извинения еще стыднее.
— У нас с вами вкус одинаковый, — говорит Орджоникидзе. — Мне эта лошадка тоже очень понравилась. Как увидел ее в «Мюре-Мерилизе», так сразу решил купить в подарок одному знакомому мальчику. Он живет здесь с папой. Вы, может быть, знаете инженера-бетонщика Т.?
Да, я знаю папу мальчика, инженера-бетонщика Т. Знаю и его маму, прораба с доменного цеха. Мама родила недавно мальчику сестренку. А время для родов было выбрано неудачно. На домне началась бетонировка фундамента, и прорабу пришлось чуть ли не сразу после родилки бежать к месту работы. И вот уже полгода, как няня дважды в день носит новорожденную в котлован домны, и мама, спрятавшись от сезонников за опалубку, кормит девочку грудью.
Я хотел рассказать наркому все эти новости о знакомом ему мальчике и его маме-прорабе, как вдруг в комнату входит с двумя стаканами чая дежурная по гостинице. Та самая, которая пять минут назад отругала корреспондента «Молодежной газеты». Увидев теперь этого корреспондента верхом на детской лошадке, дежурная оторопела, но товарищ Серго сделал ей знак, и она молча вышла из комнаты.
Я хорошо знал дежурную по гостинице поселка Березки. Это была недобрая, вздорная тетка. Сейчас она промолчала, а после дежурства обязательно начнет рассказывать о том, что видела, всей стройке. И слух о моем позоре дойдет до нашего зама, и тогда прощай мой экзамен на журналистскую зрелость.
Сижу, прижимаю коленками бока деревянной лошади, а самому впору реветь. А товарищ Серго успокаивает меня, шепчет:
— Я тоже проехался вчера на этих дутиках по комнате. Не удержался. Только пусть это будет между нами. Хорошо?
И хотя я знал, что народный комиссар шутит, взводит на себя напраслину, мне от его шепота стало легче, и я даже нашел силы поднять свое обмякшее, обезволенное туловище с седла.
— А ну попробуйте, как чай, не остыл?
— Нет.
— Тогда давайте пить.
И мы пили чай с кишмишом. Я пил, но без всякого удовольствия, и все из-за нашего орса, который не смог найти на своих складах нескольких кусочков сахару для такого дорогого гостя, как товарищ Орджоникидзе.
— Ну, рассказывайте, какое задание дала редакция?
— Я должен сделать полосу «Весь комсомол строит Магнитку». И в центре полосы зам главного хочет поставить вашу статью.
— О… о! Я плохой журналист. Пишу редко.
— Зам очень просит вас.
— И если я пишу, то только про то, что хорошо знаю.
— Вы о фактах? Это не беспокойтесь, я помогу подобрать.
— Факты только иллюстрация, а я не знаю главного. Что комсомол сделал на Магнитке, что собирается сделать еще?
— Я могу рассказать.
И я, не дожидаясь приглашения, тут же принялся вводить народного комиссара в курс наших комсомольских дел. А дел было сделано изрядно. Мы создали молодежные бригады на всех прорывных участках: грабарские, плотницкие, арматурщиков, бетонщиков, монтажников… Мы строили свои комсомольские объекты: домну, коксовую батарею, рудник, мартеновскую печь. На многих заводах, которые изготавливали оборудование для будущего металлургического завода, организовали контрольные комсомольские посты. Они следили за тем, чтобы наши заказы выполнялись в положенные сроки…
Я очень любил Магнитку и мог рассказывать о ней часами. Но в этот раз передо мной был не обычный слушатель, а народный комиссар, и я установил себе регламент. Проговорив полчаса, я остановился и спросил:
— Как, интересно?
— Очень.
— Разве об этом не стоит написать?
— Обязательно.
— Сегодня к ночи статья будет написана.
— Так быстро?
— Юр. Внуков пишет еще быстрее.
— Кто этот Юр. Внуков?
— Корреспондент газеты.
— Работает молодежь в Магнитогорске хорошо; а как живет?
Я бы мог сказать как, да решил не огорчать Орджоникидзе.
— Молчите, — сказал Орджоникидзе, — значит, плохо.
Чтобы перевести разговор на другую тему, я сказал:
— Завтра в шесть я буду у вас со статьей.
— Так рано?
— В семь часов тридцать минут время отправки, московского самолета. Пока вы будете читать, пока я добегу от вас до аэродрома…
— Зачем мне читать статью. Посылайте ее так.
— Так нельзя. Зам будет ругаться.
— Отправляясь на Магнитку, я никак не предполагал, что попаду в вассальную зависимость к вашему заму.
— Зато полоса будет хорошей, — сказал я и стал прощаться.
Народный комиссар пошел проводить меня. У лестницы он широко улыбнулся:
— О… о, у вас трэхи!
Увидев недоумение на моем лице, нарком пояснил:
— Туфли из сыромятной кожи называются в Армении трэхи. Там их делают, там и продают. А кто делает трэхи всем вам здесь?
— Кому всем?
— Вам, шоферу Артюше. Я бы тоже купил себе одну пару. Как по-вашему, это можно?
— Я узнаю, скажу, — промямлил я и, чтобы, не дай бог, не выдать себя, не проговориться, заспешил вниз.
Не хватало еще, чтобы у товарища Орджоникидзе сложилось впечатление, что корреспондент «Молодежной газеты» в Магнитогорске вынужден по бедности ходить на свидание к члену правительства в чужих трэхах.
Пока я разговаривал с наркомом, рабочий день на Магнитке вступил в свои Права. Утренняя смена прошествовала по улицам рабочих поселков на свои участки. Вслед за рабочими рысью промчались в сторону гостиницы, не этой, в Березках, а той, «Центральной», служащие.
На дверях той, «Центральной», гостиницы не так давно висело объявление:
