Ирина скептически посмотрела на газету, которая лежала перед мужем.
– Это ты в своем «Спорт-экспрессе» вычитал?
В дверях кухни появилась дочь. Хитро прищурилась на отца и сказала:
– Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое.
– Какой еще Грегор? – откликнулся Турецкий.
– Замза.
Тут только Александр Борисович заметил в руках дочери книгу. Она, увидев его взгляд, показала обложку.
– Это «Превращение» Кафки, – не поворачиваясь от плиты, сказала Ирина.
– Эрудиты, – проскрипел Турецкий, наливая себе минеральной воды. Кажется, в молодости он читал этот рассказ. Или не читал? – И что там с этим Замзой Гре-гором?
– Да уж мало хорошего. Был человек, а стал жук.
– А почему?
– Да кто ж его знает? – пожала плечами жена. – Ну все, готово. Нинка, живо руки мыть!
– Был человек, а стал жук, – повторил Турецкий. – Был человек, а стал труп.
– Саша, ты что? – испугалась Ирина.
– Задумался, прости. Это я об одном ученом. Что у нас на ужин?
– Ты сперва отправься на работу, пообедай где-нибудь, вернись домой, помой руки и тогда задавай такие вопросы.
– Если я отправлюсь на работу, – грустно сказал Турецкий, – к ужину я могу и не вернуться.
Тем не менее встал и пошел собираться.
Глава девятая
Турецкий поселился в гостинице, которая носила гордое название «Центральная», хотя других в городе больше не было. В номере была вторая кровать, на случай, если Смагин, который мотался между Москвой и провинцией, останется на ночь.
Турецкий принял душ с дороги и пошел к Колыва-нову.
Слесарь Колыванов оказался долговязым худым мужиком с делано простоватой физиономией. Он встретил Турецкого в вылинявших шортах и пригласил на кухню.
Александр Борисович вынул из портфеля несколько бутылок «Сибирской короны» и не промахнулся. Колыванов кивнул с благодарностью. На столе тут же появилась вяленая рыба.
– Не признаю я эту нынешнюю моду, – пояснил хозяин, лихо сдергивая пробку с бутылки голой рукой. – Орешки, чипсы... Вот рыбка – это да!
Турецкий подивился такой богатырской силе, по внешним признакам Колыванову вроде бы несвойственной. Но тут же сообразил: когда Колыванов открыл вторую бутылку, пробку он поддевал обручальным кольцом.
Еще по телефону Турецкий предупредил Колыва-нова, что предстоит уточнить несколько моментов, а так особых вопросов к нему нет. Это было неправдой. Вопросы были, но к ним предстояло подобраться.
– Какой он вообще был, сосед ваш?
– Феликсович-то? – с удовольствием откликнулся Колыванов. – Иногда смурной, а иногда наоборот, взвинченный, – ответил слесарь, не задумываясь, и сделал хороший глоток.
– Странно вы говорите, – заметил Турецкий.
– А что же странного-то?
– А то, что наоборот по отношению к смурному – это радостный, оживленный, жизнерадостный. А не взвинченный.
– Да? – Колыванов поскреб затылок. – Ну и такой бывал. Жизнерадостный. Нормальный мужик.
– Он вам нравился?
– А чего ж нет?
– И время вместе проводили?
– Это как?
– Выпивали, играли в карты, гуляли? Еще что-нибудь. Ну сами припомните...
– Не... У меня ж своя компания, ему неровня. Он – большой человек был, – несколько парадоксально заявил слесарь. – С мозгами. Ленин, одно слово.
– Почему Ленин? – удивился Турецкий. – Разве он был коммунистом или занимался политикой?
Колыванов засмеялся, показывая желтые прокуренные зубы.
– Это бати моего присказка. Он про головастых так и говорил: Ленин, одно слово.
Колыванов взял новую бутылку.
– В каких отношениях вы находитесь с остальными вашими соседями?
– А чего ж? Все чин чинарем. Живем дружно. Не скажу, что одной семьей, но почти компанейски.
– Вот как? – На лице Турецкого появилось укоризненное выражение.
Колыванов не то чтобы забеспокоился, но что-то почувствовал.
– А как с Лебедюком и Захаровой?
– Вы бы попонятней спрашивали, а то...
– Эти граждане утверждают, что вы шумите много. Не в пример вашему соседу, ученому.
Колыванов побагровел. А Турецкий продолжал участливым тоном:
– Участкового, наверно, часто вызывают?
– Зачем это?
– Ну как же. По пьяному делу чего не случается.
Колыванов вдруг стукнул кулаком по столу. Вяленые рыбки подпрыгнули и вернулись на стол, образовав нечто вроде стаи.
– Вот... Вот змеи! Вот сволочи! Так и знал! Выходит, как замок гикнулся или краны полетели, так сразу: Ко-лываныч, спасай, Колываныч, выручай, Колываныч, без тебя как без рук! А когда Колыванычу самому чего надо...
– А чего надо Колыванычу? – тут же ввернул Турецкий. – Пол-литра?
– Да при чем тут... мастерю я дома, понятно? Ну и зарабатываюсь иной раз после одиннадцати. Грешен, скажете? Подумаешь, большое дело! А как я после ночной смены отсыпаюсь при дневном шуме, это небось никого не колышет?! Даже жена кастрюлями гремит! Про пацанов вообще молчу – никакого уважения! – От негодования он даже слегка отодвинул бутылку с пивом.
Турецкий был разочарован: он рассчитывал свидетеля немного потретировать пьянками-гулянками, надеялся на этой почве выяснить что-то полезное о соседях вообще и о Белове в частности. Но оказалось, все впустую. Ну что ж, холостое движение – тоже движение, следователю не привыкать. Турецкий придвинул Колыванову пиво. Тот поколебался и взял. А вот у него очень даже рациональное движение, усмехнулся Турецкий про себя.
– Вот вы говорите, нормальный мужик... Это я о Белове, – напомнил Турецкий. – Я-то с ним знаком не был, ничего не скажу... Но как же нормальный мужчина бобылем таким жил, объясните, раз уж у вас под боком это происходило?
– Да я следаку молодому уже объяснял.
– Я знаю, что вы ему сказали, – подтвердил Турецкий. – Что отсутствие женщины кого хочешь в могилу сведет.
Колыванов смутился:
– Ну не так что уж... А то у вас получается, он и застрелился, потому что... Я не знаю, что у него на самом деле было, у Феликсовича. Он дома мало бывал.
– Но здесь вы у него женщин никогда не видели и не слышали? Это абсолютно точно?
– Не слышал? – хохотнул Колыванов. – Нет, не слышал. Услышал бы – запомнил. Я на черепушку не жалуюсь.
– Тогда вы наверняка помните, кто к вам приходил по смерти Антона Феликсовича.
– Следователь ваш.
– Это я знаю, а еще?
– А все.
