году Марат Игоревич придумал такую схему контроля, что через нее мышь живой не проскользнет. Собрал мнение двух-трех послушных научных деятелей, преподнес это мнение в министерство, где некоторые влиятельные чиновники тоже послушны ему как дети. И вот итог: новый приказ министерства, сочиненный специально под нас. Усилить контроль. Ввести новый тест.
– А отчего же ему все так послушны?
– Отчего? А вы знаете, что такое Контрольный институт в нашей области? Через него проходят все и вся. Любая разработка, предназначенная для лечения или профилактики болезней, должна получить разрешение у Литвинова. За большие деньги, между прочим. Мы теперь должны платить за контроль наших препаратов. Эта схема сама по себе ущербна, ибо противоречит принципу независимой экспертизы. Независимая экспертиза не должна зависеть ни от чего, в том числе и от денег. Так было в советские времена. Сертификация любого препарата проводилась бесплатно для учреждения-разработчика этого препарата. И это было правильно! Теперь, когда у контролеров есть деньги, они могут навязывать свое решение вышестоящим инстанциям. Например, чиновникам министерства, которые тоже хотят вкусно кушать. Контрольный институт управляет и теми, кто сверху, и теми, кто снизу, то есть разработчиками препаратов. Никто не хочет связываться с Сивцевым Вражком. Потому что каждому исследователю хочется дожить до тех времен, когда его препарат будет внедрен в практику и принесет пользу людям.
– И деньги экспериментатору.
– Да! И деньги! Заработанные деньги получать не стыдно! Вы молодой еще человек и, надеюсь, свободны от этого совдеповского ханжества, когда считается, что получать достойную зарплату неудобно, а брать деньги в карман, исподтишка – удобно. За рубежом ученый создал вакцинный штамм для профилактики полиомиелита или сконструировал искусственный инсулин для лечения диабетиков – он автор изобретения, он уважаемый всеми человек! И состоятельный – да! Потому что дороже человеческих мозгов, труда и таланта ничего нет! У нас любой экспериментатор – это заложник Контрольного института. Не дай бог не включить в соавторы того или иного чиновника из этого славного ведомства! Считай свое дело похороненным!
– А вы не включили Литвинова в соавторы? – догадался Александр.
– Не включил! – рявкнул на Турецкого профессор. – А с чего бы мне его включать, этого сопляка? Мальчишку, которого я когда-то учил лечить людей, приносить пользу людям, творить, созидать, а не жить процентщиком, ростовщиком при чужом добре! Изабелла, принеси мне коньяку! – без паузы крикнул он в дверь.
Только сейчас Александр заметил, что рука профессора массирует левую сторону груди.
В кабинет вкатилась кругленькая Изабелла с подносом в руках. Коньяк, две рюмки, две чашки с кофе, лимон, минералка, печенье – быстро сфотографировал глазами Александр. Поднос слегка подрагивал в руках секретарши. На лице сквозь служебно-любезную улыбку прорывалось страдание.
– Давайте я помогу, – не выдержал Турецкий.
– Сидеть! То есть, извините, сидите, пожалуйста. Изабелла Юрьевна прекрасно справится.
– Анатолий Иванович, зачем вы так кричите?! – едва не плакала женщина. – Товарищ следователь неизвестно что подумает!
– А что он подумает? Что я убийца? Ну и дурак будет! А что он со мной сделает? В кутузку посадит? Так мне что без дела сидеть, что в тюрьме – все едино.
Изабелла Юрьевна поставила поднос, всхлипнула и поплыла к двери.
– И не реви! Еще не похоронили! – крикнул профессор ей в спину.
Он налил себе полрюмки коньяку и медленно, мелкими глотками выпил.
– Пейте кофе. Коньяк я вам не предлагаю, вы на службе.
– И напрасно, – откликнулся Александр.
– Да? – Нестеров поднял на Сашу свои умные глаза-буравчики, поизучал его несколько секунд и наполнил обе рюмки.
– За что пьем? – спросил старший следователь Генпрокуратуры.
– За справедливость, – ни секунды не раздумывая, ответил Нестеров.
Они выпили.
Старший оперуполномоченный МУРа Василий Алексеевич Колобов вместе с двумя оперативниками все утро занимался сбором информации по факту гибели Вадима Яковлевича Климовича. В задачи группы входил опрос свидетелей гибели чиновника, а также поквартирный опрос проживающих в доме граждан.
Колобов уже побывал в квартире погибшего, где жена, вернее, вдова Вадима Яковлевича, давясь слезами, утешаемая родственницами, сообщила все, что она видела в то утро. А ничего особенного она и не видела. Утро было обычным. И настроение у мужа было обычным. Они позавтракали. Она проводила его до дверей и подошла к окну, чтобы помахать рукой, как это было у них принято. И увидела столб дыма, услышала дикий крик соседки, выгуливавшей свою таксу... Дальше женщина начинала рыдать, родственницы бегали за каплями, Колобов останавливал диктофонную запись, тоже, как мог, утешал. А чем здесь утешишь?
Затем разговор возобновлялся.
Были ли у мужа враги? Угрожал ли ему кто-либо? Нет, ничего такого не было. Вадим был человеком контактным, со всеми находил общий язык. Может быть, ему кто-то звонил с угрозами по телефону? Нет, никто не звонил. Когда тягостный для обеих сторон разговор был закончен, Колобов вышел из восемнадцатой квартиры и направился в двадцать вторую, где проживала свидетельница Лисовская.
Его встретила дама бальзаковского возраста в открытом то ли платье, то ли халате. Возле нее заливалась злобным лаем шоколадного цвета такса.
– Маргарита Сергеевна Лисовская? Я старший оперуполномоченный МУРа...
– Центик, фу, мальчик! Ах, уберите ваше удостоверение! Я вижу, что вы не бандит. Цент, нельзя! Ах, какой плохой мальчик!
«Плохой мальчик» ухватил было Колобова за край брюк.
«Черт-те что! И почему я не стал следователем? Сидел бы в кабинете, как белый человек. А тут болтайся по квартирам, как говно в проруби... Вдов утешай, с кобелями воюй, брюки последние на растерзание отдавай!»
– Фу! – рявкнул он на кобелька с такой силой, что того как ветром сдуло.
– Вы на него не сердитесь, это он так знакомится, – извиняющимся тоном проговорила хозяйка, разглядывая высокого, осанистого как гренадер муровца. Лет сорок пять, прикинула его возраст Лисовская. Мы почти ровесники... – Прошу, – произнесла она грудным, бархатным голосом. – Прошу вас в гостиную.
Стены гостиной были увешаны афишами и фотографиями хозяйки дома в разнообразных концертных платьях и в возрасте значительно более юном, нежели сейчас. Ничего была бабенка, оценил Колобов.
– Маргарита Сергеевна, я собираю информацию по факту гибели вашего соседа.
– Да-да, бедный Вадик! – Дама выхватила из выреза платья-халата белоснежный платочек и промокнула аккуратно подкрашенные глаза. По комнате поплыл густой, пряный аромат духов.
«Вообще-то она и сейчас еще ничего, – думал Колобов, задерживаясь взглядом на глубоком вырезе, из которого выпорхнул платочек и прямо-таки выпирала обширная грудь. – Так, нечего пялиться! Ты здесь зачем? Работу работать или где?»
Одернув себя таким образом, Василий Алексеевич достал диктофон, поставил его на стол.
– Я, с вашего разрешения, присяду?
– Конечно, конечно, – засуетилась хозяйка. – Может быть, вы чайку попьете? Или кофе? У Инночки вам, конечно, не предложили, она в таком горе...
– Не надо чайку! – отрезал Василий, чувствуя, что все смотрит на выпирающие округлости. – Давайте по делу. Вы здесь одна проживаете?
– Да-да, совершенно одна! – воскликнула Маргарита Сергеевна, усаживаясь напротив Колобова. Бюст был прямо-таки выложен на стол для наилучшего обозрения. – Мой последний муж, это комик Свирский, вы его, конечно, знаете? Так он, бедняжка, два года тому назад скончался с перепою. И с тех пор я живу здесь одна! – повторила Лисовская.
Василий кашлянул. Никакого Свирского он не знал и знать не желал.
