– У вас закурить можно?
– О, пожалуйста! Сама я не курю, но запах табака люблю. Сейчас я принесу пепельницу.
Она поднялась, проплыла мимо Василия, как бы случайно задела его крутым бедром и вышла. Тут же в комнату ворвался мерзопакостный Цент и опять нацелился на брюки Колобова.
– Брысь! – отбивался Василий.
– Это он меня к вам ревнует, – гортанно рассмеялась женщина, возвращаясь в комнату с хрустальной пепельницей. – Цент, а ну-ка на место!
Такса была выдворена из комнаты. Лисовская прошла мимо Василия Алексеевича и опять коснулась его жарким телом. Василий вытряхнул из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой.
– Приступим к делу, – кашлянув, произнес он, стараясь не смотреть на вновь выложенные на стол спелые, как узбекские дыни, груди. – Сейчас я включу диктофон. Мои вопросы и ваши ответы будут записаны на пленку. Поэтому сосредоточьтесь, пожалуйста, Маргарита Сергеевна.
«И убери свой бюст! Работать невозможно!» – хотел добавить Колобов.
– Вы готовы? – спросил он вслух и поднял глаза на женщину.
– Да! – словно невеста перед алтарем выдохнула она.
Василий нажал на кнопку диктофона.
– Представьтесь, пожалуйста.
– Лисовская Маргарита Сергеевна.
– Назовите ваш адрес, род занятий.
Лисовская оказалась певицей. Ныне на пенсии.
– Маргарита Сергеевна, расскажите, пожалуйста, что произошло в подъезде вашего дома утром двенадцатого сентября сего года. Что вы делали в то утро? Что вы видели? Ну, я вас слушаю.
– Про взрыв рассказывать? – громким театральным шепотом спросила Маргарита.
Колобов отключил диктофон.
– Вы должны рассказать мне все-все в мельчайших подробностях. Как вы выходили из дома, когда, зачем. Все, что вы видели. Ясно?
Женщина часто закивала, давая понять, что установка режиссера, то есть Василия Алексеевича, ей понятна.
– Начали! – Василий включил диктофон. – Вам понятен вопрос?
– Да. Утром двенадцатого сентября я, как обычно, вышла из дома, чтобы выгулять Цента.
– Собаку?
– Ну да, таксу. Ему три года. – Маргарита сделала какое-то движение, и Василий вдруг увидел перед собой крупный розовый сосок.
Чувствуя, что потеет, Василий уставился на скатерть.
– Не отвлекайтесь, пожалуйста. В какое время вы вышли?
Он поднял глаза. Сосок из поля зрения исчез. Василий поймал себя на том, что шарит глазами в глубине выреза.
– Ну... обычно он будит меня в семь утра.
– Кто? – еще больше разволновался Колобов.
– Цент. Ему три года...
– Дальше! – просипел внезапно охрипнувший опер.
– ...И мы выходим примерно в четверть восьмого. Так было и в тот день. Мы спустились вниз на лифте, а возле выхода из подъезда я оступилась, с ноги слетела обувка, я нагнулась, оперлась рукой о дверь и наткнулась пальцами на такую небольшую коробочку...
Она показала, как она наклонилась и оперлась о дверь. Груди заколыхались знаменами сексуальной революции.
«Черт знает что! Невозможно работать!» – в отчаянии думал Колобов.
– Что за коробочка? Опишите ее, – откашлявшись, спросил он.
– Ну... Квадратная, из пластика. В подъезде было темновато, за цвет я не ручаюсь, но светлая. Может быть, светло-серая или белая. А в середине такой кружок выдавлен. Больше я ничего рассмотреть не успела, потому что Цент рвался на улицу, и мы вышли. Дальше все было как всегда. Мы гуляли. А Вадик, то есть Вадим Яковлевич, обычно выходит из дома без четверти восемь. Мы всегда здороваемся. Он к нам подходит, гладит Цента, приносит ему косточку... То есть... подходил... – Женщина громко всхлипнула и выхватила из выреза белый платочек.
Василий остановил запись.
– Маргарита Сергеевна, я вас очень прошу успокоиться!
– Да-а-а, успокоиться... Он так любил Цента... И меня тоже... Он такой был... Я теперь так одинока...
Слезы капали прямо на грудь и стекали в вырез платья. Василий встал.
– Где у вас лекарства? Корвалол? Я принесу...
– Там... Я не помню... Что вы делаете?
К собственному изумлению, Василий Алексеевич обнаружил, что стоит за спиной Лисовской, а рука его хозяйничает в складках спелой, как дыня, груди. В кармане тем временем запиликал мобильник.
– Как в водевиле, – всхлипнула Лисовская, удерживая руку опера в глубинах своего тела.
Василий движением циркового акробата дотянулся другой рукой до кармана, извлек аппарат и услышал жизнерадостный голос помощника:
– Василий Алексеевич! Мы кое-чего надыбали! Тут старушка одна...
– Говорить не могу. Работаю со свидетелем. Запишите показания и езжайте на Петровку. Перезвоню, – голосом Железного Феликса отчеканил Колобов.
Отключив мобильник, Василий стиснул неожиданно упругую грудь, поднял женщину, развернул ее к себе. Он пытался расстегнуть ее халат, мелкие пуговки все выскальзывали из пальцев. Не выдержав, Василий рванул его к чертовой матери. Затрещала легкая ткань, пуговицы разлетелись в разные стороны. Груди вывалились прямо на него, как противотанковые мины. Не зная, что делать с этим богатством, Василий хватал губами то одну, то другую, а Маргарита прижимала к себе его голову и гортанно вскрикивала. На ней ничего не было под этим ее халатом! Крупное тело, крутые бедра, подрагивающий низ живота. Он живо развернул женщину, припечатал ее грудью к столу, расстегивая ширинку. Освободившись от оков, Василий раздвинул полные ноги Маргариты, отыскал рукой то, что само шло ему навстречу, и вонзил крупный, набрякший от желания член в мягкую шелковистую плоть.
– О-о, – застонала Маргарита, усиленно двигаясь навстречу его желанию.
– Вот тебе! – Василий вцепился в ее бока, она ухватилась руками за края стола. – Я те покажу Вадима Яковлевича... – задыхался Василий от яростных движений.
– О-о...
– Я те покажу Цента, три года...
– О-о...
– Ты мне ответишь за срыв задания...
– О-о-о...
...Потом она тихо плакала на его груди и рассказывала о связи с Вадимом, о его болезненной жене Инночке, которой не до плотских утех. О том, что Вадик был нормальный мужик. Не слишком умный, жадноватый, но участливый и не подлый. Он посвящал ее в свои дела. Она была его «мамочкой». Да, вот что! Накануне взрыва, вечером, возле их подъезда стояла чья-то чужая «копейка». И в ней кто-то сидел в пиджаке и кепке. Николай из седьмой квартиры не мог припарковаться. Он начал психовать, но тут подъехал Вадик и утихомирил Николашу. Тем более что «копейка» уехала. Номер? Не помнит. Может быть, запомнил Николай, но он уехал в отпуск. Время? Часов восемь вечера. Были ли у Вадима враги? Нет, выраженных не было. Он вообще был забавный, Вадик... И веселый...
И снова слезы. И Василию приходилось ее утешать. Он утешал ее в постели, зарываясь головой в самые укромные уголки ее богатого тела; утешал в ванной, хлестко шлепая по упругому заду и заставляя повиноваться смелым своим фантазиям...
«И чего хорошего быть следователем? Сидишь весь день с бумажками, а жизнь проходит мимо тебя. То ли дело быть опером!» – думал при этом Василий.
