Только повторяй еще медленнее! Тяни по слогам!
И он опять откидывается на спинку скамьи, закрывает глаза.
А Ляля, чтобы снова не просчитаться, напряженно глядит перед собой в песок дорожки и по- кукушечьи поет:
– Люб-люуу… Люб-люуу… Люб-люуу…
– Ну, теперь ты доволен? – пробуждает она его от волшебного сна.
Витя неохотно раскрывает глаза, окидывает взглядом вокруг – не заметит ли кто – и, вместо ответа, порывисто целует ее:
– Лялик!.. Дорогой!.. Золотой!..
Потом, после того как освобождает ее из объятий:
– Лялик, знаешь, что я придумал? Чтобы мы с тобой могли объясняться в любви, где угодно, когда угодно и при ком угодно, давай сделаем так. Слово 'люблю' состоит из пяти букв, и, вместо того чтобы каждый раз произносить вслух это слово, мы можем просто показывать друг другу пять пальцев. Ну, что я тебе говорю? Читай!
Показывает ей пять пальцев. Ляля глядит, счастливо жмурится, читает:
– Люб-лю.
Потом сама показывает ему пять пальцев:
– А я что тебе говорю? Витя:
– Люб-лю.
И оба заливаются детским заразительным хохотом, хлопают в ладоши, болтают под скамьей ногами, оживленно щебечут…
– Как хорошо ты придумал, Витик! – повторяет Ляля с упоением. – Как хорошо! Теперь, по крайней мере, мы можем никого не бояться: ни пап, ни мам, ни вообще!
Витя с лицом, осененным новой идеей, вдруг вскакивает со скамьи, делает жест и горячо предлагает:
– Ляля! Давай пойдем сейчас нарочно в самое людное место, к самой музыке и будем там вот так при всех объясняться!
Ляля отвечает ему пронзительным торжествующим визгом, и оба они вприпрыжку несутся в глубину бульвара, показывают друг другу на ходу пять пальцев, разливисто хохочут.
А плывущие им навстречу звуки далекого оркестра поднимают их еще выше, еще сильнее заставляют надеяться, еще горячее верить.
Счастливая парочка давно исчезает из вида, а с лица Шибалина все еще не сходит улыбка мудрого умиления…
III
Вузовец и вузовка, взявшись под руки и по дружески сомкнувшись плечами – он правым, она левым, – долго кружат перед глазами Шибалина все на одном и том же месте, вокруг клумбы с жиденьким фонтанчиком.
Вузовец, высокий, худой, не по летам серьезный, почти угрюмый, одетый в поношенную смесь, с пачкой книжек под мышкой.
– Любви нет. Есть половое влечение.
Вузовка, низенькая пышка, с пылающими щеками, очевидно, разгоряченными предыдущей беседой:
– Значит, по-твоему, в отношениях мужа и жены все сводится к голой физиологии?,
– Не по-моему, а по-научному. Пролетарская наука рас сеяла мистический туман, которым буржуазные классы окружали простой физический акт.
– А поэты? А романисты? – звучит тревогой девичий голос вузовки. – Неужели и они тоже идут насмарку со свои ми мировыми произведениями, посвященными любви?
– Пусть будут прокляты твои поэты и романисты! – отбивает безжалостные слова вузовец. – Пусть будут прокляты поэты и романисты, в течение долгих веков затемнявшие со знание человеческих масс, воспевавшие как что-то высшее не существующую любовь! Сколько человеческих жизней они исковеркали, сколько поколений молодежи сбили с правильного пути! Я и сам одно время мучался их 'любовью', тоже вздыхал на луну, слушал соловьев, декламировал чувствительные стишки, тратил даром юные силы! Раз даже хотел стреляться из-за ихней 'безнадежной – ха-ха-ха – любви!' Чахотку тоже, на верное, схватил по их милости…
Голос его сухо срывается, он синеет, пучит глаза, наклоняется, кашляет в землю:
– Кха-кха-кха…
Вузовка, по-женски торжествующе сверкнув глазами:
– Aral Хотел стреляться из-за любви? Значит, что-то такое есть, какая-то сила есть?
Вузовец, перестав кашлять:
– Ничего нет. Человеческая глупость есть. Человеческая отсталость есть. Предрассудки есть. Привычка к старым кумирам, к старым словам есть. 'Любовь', 'ревность', 'верность', 'измена' – все эти словечки прошлого должны быть навсегда выброшены из лексикона современной рабочей и учащейся молодежи.
– Ну нет. Я не согласна. Не знаю, как у вас, у мужчин, но у нас, у женщин, любовь часто выражается в форме очень сильных, чисто душевных переживаний, когда нам хочется только духовной близости с мужчиной, без какого бы то ни было намека на физическое сближение. Что же это такое? И как ты это объяснишь?
– Очень просто. Трезвая революционная мысль, освобожденная от дурмана романтики, подобные ваши состояния называет скрытой формой женской сексуальности – когда физическое желание облекается в психические одежды.
– Значит, и на этот раз действуют те же центры?
– А конечно.
– Выходит, что все красивые порывания друг к другу людей разного пола в конечном счете ведут к одной цели?
– Обязательно. Как говорится, все дороги ведут в Рим. Но самых дорог может быть много.
– Странно, странно, Вася…
– Ничего странного, Тася… Наоборот, все удивительно ясно. Просто избыток биологической активности индивида время от времени заставляет его приводить в действие свой оплодотворяющий механизм, для чего ему естественно бывает необходим – в качестве партнера – другой такой же механизм. Вот и вся 'тайна сия'.
– Фу!.. Как все-таки противно ты это выражаешь!.. 'Механизм', 'механизм'… Как будто речь идет не о человеке, а о какой-то бездушной машине!..
– Человеческий организм, дорогая моя, та же машина. Причем хороший человеческий организм – хорошая машина, плохой – плохая. Вот почему я и говорю, что окончательная машинизация человека составляет актуальнейшую задачу нашего времени.
– А душа есть?
– Какая душа? Ты ее видела? Никакой души нет и быть не может.
– Совсем?
– Ну, конечно, совсем. Не наполовину же.
– А как же в книжках иногда пишут: 'дух человеческий'. Значит, дух все-таки есть?
– 'Духа' тоже нет. Есть дых. Это по-научному. Пойдем, сядем вон на ту скамейку, я тебе покажу по этому поводу в одной книжке одно интересное место…
Они уходят от круглого бассейна в сторону, садятся на скамью в малолюдном месте, под развесистым кустом зелени. Он нервно листает страницы книги, она, наклонив лицо, следит за его работой, нетерпеливо ждет – красная, возбужденная, мучимая своей упорной, не желающей сдаваться мыслью…
