– Пойти взять веник, подместь, что ли. Идет в угол за веником. Антоновна ворчит низко, раздельно:
– Мусорить много охотников, а коснись убирать – некому! Вздыхает.
Осиповна веником, сделанным из зеленого бурьяна, не торопясь сметает с земли в один угол бумажки от закусок, жестянки от консервов, коробки от папирос, пустые бутылки…
Поднимает бутылку, рассматривает.
– Если б не отбитое горлышко, можно было б снесть в ларек, получить залог…
Бросает бутылку, метет дальше, натыкается на китайца, распластанного ничком на земле:
– Эй ты, ходя, вставай! Чего разлегся на дороге? Не нашел другого места?
Она сперва тычет его концом веника в мертвенно-желтую щеку, потом пинает носком башмака в бок.
– Слышишь, китаеза?..
С жестом досады бросает его в покое, продолжает мести:
– Вот накурился этого самого дурману!
Антоновна чмокает с завистью:
– Значит, у человека есть, на что курить, если накурился. А мне вот и хочется понюхать, да никак не могу сбить полтинник на один порошок.
Тоскливо стонет:
– Иох!.. Хотя бы гость какой ни на есть подошел!..
Смотрит на свой наряд.
– Знаешь, Осиповна, была б на мне одежа почище да шляпка, да пудра, вышла б я сейчас на Неглинную да подцепила б себе какого барина! •
Осиповна метет, усмехается:
– Ну нет, Антоновна. Гулять по Неглинной да по Тверской наше с тобой время прошло: не те годы. Да и теперь там – где надо и не надо – горит такое электричество…
Антоновна тоном сладостных воспоминаний:
– Да… Было времечко, да прошло…
Спустя минуту кричит в сторону резким голосом:
– Настька! Манька-Одесса! И кто там есть еще, помоложе! Все-таки уберите с дороги китаезу, перенесите в дальнее помещение! Неприлично! Могут прийти хорошие гости!
Две молодые женщины, нарядная Настя и босая, просто волосая, похожая на подростка-нищенку Манька-Одесса, выходят из тени на середину руин, берут бесчувственного китайца за руки, за ноги и при свете луны уволакивают его через один из проломов за боковую стену.
Фигура без лица встает, медленно-медленно потягивается, как бы показывает луне свои красивые формы, потом садится на прежний камешек и вновь надолго окаменевает – уже в другой позе.
Это она проделывает время от времени и потом, в про должение всей ночи…
Ill
Мужик, лохматый бородач лет пятидесяти, в грязном фар туке и смазанных сапогах, из мастеровых, тяжело перешагнув через разбросанный кирпич передней стены, идет по рядам сидящих на камешках женщин, присматриваясь, выбирает.
Когда мужик доходит до Антоновны, она заправляет под платок седые космы, прикрывает рукой синяк под глазом, кивает в глубь развалин:
– Сходим, что ли?
Мужик приостанавливается, не решается:
– Оно и надо бы сходить… и вроде предсторегаются… не знамши.
Антоновна удивляется:
– А чего тут остерегаться? Ты молодых остерегайся, глупых. А я женщина пожилая, рожалая, детей имею – сама каждого остерегаюсь. Сразу видать, что недавно из деревни приехал.
Мужик стоит, кособочится, думает, шлепает губами:
– Кто его знает…
Потом морщит нос на ее ветхое, в заплатах платье, на замусоленный, в дырках платок… Антоновна не смущается:
– Ты на мою одежду не смотри. Я, по крайней мере, каждую неделю в баню хожу. А другая и в шляпке, и в шелковых чулочках, а в бане сроду не бывает.
Встает, берет мужика под руку, наклоняет и прячет лицо в тень, хихикает:
– Идем?
Мужик загорается внутренним жаром, широко раскрывает темный рот, похожий в этот момент на пасть, таращит заблестевшие в лунном свете глаза, обнимает легонько Антоновну за талию, покалывает ее щеку проволочной бородой, шепчет:
– Пройдемся в темный уголочек…
Антоновна вывертывается из его объятий. С достоинством:
– Ну нет! Я не урод какой-нибудь, чтобы по темным уголкам прятаться, и не заразная!
Мужик жарко, хрипло, тихо:
– Ну посидим под стенкой покеда…
Антоновна решительно:
– И сидеть не хочу! Чем время зря терять сидевши, лучше сразу идти до места!
Мужик, низко свесив одну руку, прощупывает длинный, вроде кишки, карман:
– А почем?
Антоновна сговорчиво:
– С тобой сладимся. Не беспокойся, лишнего не возьму. Знаю, что в другой раз придешь. Только спроси Антоновну, меня тут каждый знает… А ты что, вдовый?
Мужик откровенно:
– Я с одной на фатере четыре года жил, потом у нас вышло расстройство, и она на той неделе к молодому ушла. Думает, с молодым будет мед! А я, покедова с новой с какой познакомлюсь, пришел вот сюда, к вам, – охоту сбить.
– И хорошо сделал, что пришел. Познакомишься со мной, постоянно будешь ходить.
– Я и сам не хочу трепаться зря – сегодня с одной, завтра с другой. Я люблю, чтобы все было к череду, по-семейному.
– Вот и идем со мной.
– А сколько ты с меня слупишь? Может, у меня и денег таких нету?
– Ну трешня-то найдется.
– Трешня – дорого.
– Это дорого? Раз в 'Эрмитаже' мне один гражданин двадцать рублей дал!
– Тута не 'Ермитаж'. Тута воля. За место не платите.
– А сколько же для тебя не дорого?
– Рублевку дам, чтобы не торговаться. По своему достатку.
– Ополоумел, что ли? Кто же с тобой за рублевку пойдет?
– Не пойдет тута, в другом месте найду. Бабы, они везде бабы.
– Давай два!
– Полтора!
– Ну, идем. И это только для тебя. Вижу, что трудящий.
– Знамо, трудящий. Не буржуй.
Антоновна ведет мужика под руку к боковой стене, останавливается перед самым проломом – ходом в смежное помещение.
– Деньги вперед!
