недостойно…
Ее полные губы приоткрылись в робкой улыбке, а глаза стали темными и загадочными.
– Все достойно, если пленница вам позволяет делать с нею все, что вы хотите…
– Леди Ортруда!
– Вы можете приказать ей все, – продолжала она, – и я сделаю для вас все, что пожелаете… Это так прекрасно и сладостно – покоряться мужчине, что сильнее тебя самой…
Он хотел отступить, но она взяла его за руки и медленно положила его ладони на свои груди. Ему показалось, что пальцы вспыхнули в сладком огне, попытался убрать и отстраниться, но она держала его руки крепко и неотрывно смотрела в лицо.
– Леди Ортруда, – проговорил он хрипло и сам смутно удивился, что его обычно чистый серебряный голос звучит со странными нотками, – Леди Ортруда, так делать нельзя…
– Почему? – спросила она тихо.
– Это… нехорошо…
– Но вы же хотите этого?
Он вдруг ощутил с ужасом, что вырез ее платья каким-то образом опустился еще ниже, обе груди наружу, и он, Господи, жадно держит их, а быстро твердеющие соски прожигают в его ладонях сладострастные ямочки.
– Леди… Ортруда… – прохрипел он.
Титаническим усилием заставил себя отстраниться, опустил руки вдоль тела, хотя взгляд еще оставался прикован к ее обнаженной роскошной белоснежной груди, крупной и вызывающе приподнятой, что так и просится в его твердые ладони.
– Лорд Лоенгрин?
– Так нельзя, – повторил он уже более твердым голосом. – Прошу вас…
Она поняла недосказанное, медленно подняла руки и легонько потащила вверх края платья. Соски скрылись за краем, но теперь он все равно видел их и сквозь ткань, твердые и горячие, как раскаленные угольки, вон оттопыривают так заметно кончиками…
– Вы мой господин, – проговорила она покорно, – что скажете, то и сделаю. Но вы вольны взять меня когда угодно и как угодно, я в вашей власти… чему отдаюсь охотно!
Он проговорил все еще хрипловатым и каким-то деревянным голосом:
– Леди Ортруда… я глубоко уважаю ваше желание улучшить взаимоотношения между нашими семьями…
Она сказала быстро:
– Да, мой господин! Но разве эта близость их может ухудшить?
– Это ухудшит наши отношения с Эльзой, – ответил он.
Ее губы раздвинулись в загадочной улыбке.
– Но разве ей обязательно сообщать… все? А о чем она не знает, того для нее и не существует.
Он покачал головой.
– Леди Ортруда, во мне достаточно развито чувство долга, чтобы смирять плотские позывы, это гнусное наследие Змея. Простите… я должен посмотреть, как там сэр Перигейл уложил арбалеты! Это важно, чрезвычайно важно!
Он в самом деле пошел смотреть арбалеты, там сэр Перигейл принимает у старшины цеха поштучно, долго и тщательно, проверяет, как работают замки, и Лоенгрин тоже сделал несколько замечаний, чувствуя, как к нему медленно возвращается самообладание.
Когда он вышел из оружейной, в зале уже сэр Торбьен Олсонторн, обычно самый молчаливый рыцарь, и сэр Диттер Кристиансен, самый заботливый и внимательный, а леди Ортруда, вежливо улыбаясь, слушает хорохорящегося перед ней красавца сэра Харальда. Перехватив взгляд Лоенгрина, красиво присела в поклоне. Грудь ее как будто от этого движения стала еще крупнее, и у него застучало сердце чаще, в ладонях стало жарко, а память услужливо подсказала то ощущение, когда его пальцы накрыли эти две горячие выпуклости…
Он отвернулся с сильно стучащим сердцем, быстро прошел через зал и вышел во двор. Негостеприимно торопить гостей с отъездом, но теперь он начинает понимать святого Антония, что в пещере отчаянно сражался с соблазнами.
В противоположном конце двора, где небольшая замковая церковь, вспыхнула ссора, зазвучали гневные голоса, и тут же блеснули мечи, их выхватывали даже те, кто не слышал, из-за чего спор.
Лоенгрин заспешил в ту сторону, там трое рыцарей повисли на плечах гиганта Кристиана Альмербергера, а еще трое оттаскивают от него сэра Лангерфельда, такого же разъяренного, осыпающего Альмербергера откровенной бранью. У обоих в руках зажаты рукояти мечей, их выкручивали, отдирая пальцы по одному, везде звучал озлобленный крик, шум, обнаженных клинков становилось все больше.
– Что стряслось? – потребовал Лоенгрин.
Сэр Перигейл ответил, бурно дыша:
– Лорды Лангерфельд и Альмербергер… поспорили, кому из них первому войти в церковь…
Лоенгрин нахмурился:
– Что, так упорно уступали друг другу дорогу?
Перигейл посмотрел на него искоса, словно не зная, смеяться замысловатой шутке или еще нет, раз молодой хозяин выглядит очень серьезным.
– Да, – ответил он, – только не совсем уступали… Напротив, очень даже не совсем уступали…
Сэр Диттер пояснил словоохотливо:
– Надо же было, чтобы оба подошли к церкви одновременно с двух сторон!.. Это вот и схлестнуло, оба гордые и родовитые…
Сэр Альмербергер заорал, бешено вырываясь из рук рыцарей:
– Родовитые? Это я родовитый!.. Мой род идет от самого Фарамунда Создателя Франков!..
Со стороны рыцарей, оттаскивающих сэра Лангерфельда, донесся разъяренный вопль:
– От Фарамунда?.. Во-первых, не от Фарамунда, а от Меровинга всего-навсего, а во-вторых, даже если бы и от Фарамунда, то мой род идет от самого Гота!
– Вранье! – заорал Лангерфельд. – Докажи!.. И не ссылайся, что бумаги потеряны!.. У меня не потеряны!
– Твои поддельные! А у меня род от Гота никогда не прерывался!
– Ага, не прерывался!.. Через троюродную племянницу во времена короля Синещекого?
– И что? Это лучше, чем через приемного разбойника, который даже и бастардом не был!
Лоенгрин ощутил себя в глухом лесу, где дикие звери с одной стороны и дикие звери с другой рычат друг на друга и пытаются вцепиться в глотки, но смысл спора ускользал, пока не напомнил себе, что у тех существ это так важно, они настолько ничтожны, что вынуждены бахвалиться подвигами отцов-прадедов, а сами не стоят даже той одежды, которую носят…
Сэр Перигейл подошел быстро, лицо встревоженное, сказал торопливо:
– Послать за сэром Норстедтом?
– А он кто? – спросил Лоенгрин.
– Знаток геральдики, – объяснил Перигейл. – Лучший! И самый знающий!
Лоенгрин пробормотал:
– Но разве не проще… кому-то из них уступить другому?
Перигейл вскинул брови и посмотрел с великим удивлением.
– Уступить? Почему?
– Тот, – сказал Лоенгрин, – кто умнее, обычно уступает дорогу… менее умному.
Перигейл изумился:
– Это где же такие живут?
– Да есть такие страны, – пробормотал Лоенгрин.
Перигейл ахнул:
– Правда? Значит, в тех краях правят одни дураки?
Лоенгрин поморщился.
– Я говорю о простой вежливости.
