– Еще больше?
– Это вверх дорога вскоре упирается в небеса, – ответил он, – а вниз… можно катиться бесконечно. Потому люди должны не только замечать красоту везде, где она есть, но поклоняться ей, служить ей, говорить о ней, жить ею!.. И потому я не перестану радовать свое сердце и душу, хоть убейте меня прямо здесь!
Она засмеялась.
– Может быть, в самом деле вас прибить? Чтобы вы умерли счастливым, как нагло утверждаете?
Он расхохотался.
– Елизавета! Я люблю вас!
– И я люблю вас, – ответила она с дружеской улыбкой.
– Я поэт, – сказал он, – для миннезингеров рамки чуть шире, чем для рыцарей или крестьян. Даже шире, чем для королей! Елизавета, я ночами не сплю и все ужасаюсь этому турниру.
– Почему?
– А вас не ужасает? – спросил он.
Она не ответила, повторила мягко:
– Почему это ужасает вас?
Он тяжело вздохнул, опустил взгляд.
– Это не мое дело… как человека, как гостя ландграфа, но я миннезингер, а у нас чувство справедливости в крови! Нельзя так выдавать женщин, как приз!
Она не сводила с него пристального взгляда.
– Вы не хотите, чтобы меня отдали как приз?
– Очень, – выпалил он. – Страстно!.. Безумно!
– Это хорошо, – проговорила она несколько замедленно, словно раздумывала над каждым словом. – Все остальные… принимают это… как должное.
– Я не приму ни за что! – сказал он с огнем в голосе. – Вы должны выйти замуж по своей воле!
Она покосилась на щебечущих фрейлин, на лицо набежала легкая тень.
– Нам нужно идти…
– Спасибо, – сказал он, – что обратили на меня внимание.
Она мягко улыбнулась.
– На вас да не обратить? Вы такой загадочный…
– Я? – переспросил он неверяще. – Вот уж никогда бы не подумал. Но спасибо. Значит, я хоть немного, но хотя бы выгляжу сложнее моей лошади.
Она засмеялась уже весело.
– Вы и шутите… как-то необычно!
Он провожал ее взглядом, фрейлины тоже бросили на него по любопытному взгляду.
Тангейзер долго провожал ее взглядом, странное ощущение, словно душа воспарила и осталась там в заоблачных высотах, где всегда светло, чисто и радостно, словно он снова стал невинным ребенком, способным ликовать, глядя на севшую перед ним бабочку волшебной красоты.
Глава 9
В замок начали съезжаться миннезингеры с разных краев Тюрингии, Брабанта, Люнебурга и других земель. Ландграф распорядился очистить и приготовить для гостей помещения помимо замка и во множестве подсобных хозяйств, а если не хватит их тоже, то размещать в сельских домах, чтобы всем до замка было рукой подать.
Приготовил и телеги, на которых развозить по домам, творческие же люди, не могут не напиваться, так у них почему-то принято…
Тангейзер присматривался к прибывающим, стараясь определить, кто и насколько силен в сложении песен, сам уже отбросил идею спеть одну из своих лучших, в радостном возбуждении чувствовал, что в состоянии написать лучше, намного лучше, чем делал раньше.
Донесся ровный голос Вольфрама, он вошел оживленный и настолько дружелюбный, что Тангейзер ощутил острый укол в сердце.
– Хозяин уже спрашивает, – сказал он с дружеским укором, – чего ты уединился, как монах?
– Разве творчество не требует уединения? – спросил Тангейзер.
Вольфрам пожал плечами.
– Это у нас с тобой. А вот Битерольф обычно пишет в таверне. Представляешь? Говорит, ему нужно, чтобы много шума, говора, треск посуды, хлюпанье супа и бульканье вина…
– А как ты?
– Чаще всего на пирах присутствую, – сообщил Вольфрам. – Приличия, дорогой друг, заставляют что-то делать и такое, что самому не всегда хочется.
– Так не делай, – предложил Тангейзер.
Вольфрам приподнял брови.
– Разве мы в лесу? Там да, можно правила не соблюдать. Но в лесу и человек быстро превращается в животное. Ты приготовил что-то новое?
– Что, по моей роже видно?
– Видно, – сообщил Вольфрам. – Все говорят, ты сильно изменился, один я вижу, что ты все тот же… и такой же мой старый друг, с которым в детстве плечо к плечу рубили деревянными мечами чертополох, воображая, что освобождаем Святую землю от сарацин.
Тангейзер сказал со стесненным сердцем:
– Ты прав, мой дружище…
– Мне кажется, – сказал Вольфрам живо, – очень силен Понтер фон Вюллерслебен из Брабанта. Он сегодня спел для ландграфа, так не только я обратил внимание на высокую технику исполнения… Еще хорош Анно фон Зандерхаузен.
– Тоже техникой?
– И техникой, и виртуозностью, – ответил Вольфрам несколько обеспокоенно. – Виртуозность даже выше… Он из Люнебурга, а там вся школа ориентирована именно на четкость и строгость мелодии.
Тангейзер ответил неуклюже:
– Им тебя не побить.
– Думаешь?
– Уверен, – ответил Тангейзер серьезно. – Ты все делал лучше всех, за что ни брался.
Вольфрам сказал с надеждой:
– Хотелось бы верить. Мне очень нужно победить!
– Еще бы, – сказал Тангейзер. – Пять тысяч серебра… И кубок еще в тысячу…
Вольфрам отмахнулся.
– Да не нужны они мне вовсе!.. Мне нужна рука Елизаветы, которую я нежно и верно люблю еще с детства. Помнишь, как она за нами бегала и бросалась цветами?
Тангейзер ответил с усилием:
– Да вспомнил… только здесь. И, знаешь, я считал, что я счастлив, что уехал освобождать Святую землю, а вы тут, такие несчастные, остались… но теперь понимаю, что счастлив как раз ты.
Вольфрам взглянул с недоверием.
– Ты так шутишь?
Тангейзер покачал головой.
– Нет. Одна… знакомая как-то обронила, что Бога не ищут в дальних странствиях, так как он всегда с человеком.
– Снова женщина, – протянул Вольфрам, – что ты в них так увяз?
Тангейзер криво улыбнулся.
– Видимо, часть Змея во мне намного сильнее той, что досталась от непорочного Адама. Но все-таки
