отыскивая блестящее лезвие, которое жалит больно.
По спине Томаса пробежал мороз. Остро пожалел, что нет с ним боевого копья, проткнул бы зверя, даже нет огромного двуручного меча – вон лежит наполовину вдавленный в землю толстой медвежьей лапой! – в руках пусто, а зверь исполинский, таких еще не видывал.
В двух шагах валялся длинный шест с заостренным и обугленным концом. Томас сомкнул пальцы на гладком дереве раньше, чем сообразил, что это и есть копье, примитивное копье дикарей, даже конец шеста для твердости обожжен в костре!
Медведь опустился на все четыре, двинулся на рыцаря медленно, осторожно. Красные глаза горели лютой злобой, острые зубы блестели. Томас, приноравливаясь к простому оружию, держал обугленное острие низко к земле. Его двоюродный дядя умер от ран, полученных от медведя вдвое мельче – тот поднырнул под стальное копье.
Выругавшись, рискуя тем, что медведь тоже может неожиданно напасть и взять его безоружным, Томас сделал быстрый выпад, больно ткнул обугленным концом в передние лапы, одну и другую, в надежде поднять зверя на задние – появится шанс всадить заостренный шест в сердце.
Зверь страшно взревел, но на дыбы не встал: молниеносно ухватил огромной пастью древко, мотнул головой. Томас вскрикнул от боли – руки едва не выдернуло из суставов. Послышался хруст, в руках рыцаря остался обломок короче топорища.
Нелепость! – мелькнуло у Томаса в голове. Сражаться и победить на стенах Иерусалима, взять штурмом башню Давида, выжить в десятках сражений… и погибнуть от лап лесного зверя?
Он бросил устрашенный взгляд в поисках калики. Тот как раз в полуверсте от схватки догнал его испуганного коня, ухватил за повод.
– Беги! – крикнул Томас девушке. Та смотрела выпученными от ужаса глазами. – Беги, дура!.. Вон к тому, что с двумя конями!
Медведь внезапно поднялся на задние лапы. Томас напряг плечи, развел руки в стороны. Страшная тяжесть обрушилась, как упавшая гора, горло свело судорогой от зловонного дыхания. Он чувствовал, как трещит его хребет, лопаются позвонки, а в ушах стоял звон от оглушающего рева. Медведь крушил, ломал, стальные доспехи прогибались. Дыхание вырвалось из груди Томаса с хриплым свистом, ребра больно задевали одно другое.
Они стояли, упершись в землю, обхватив друг друга, но Томас лишь безуспешно пытался свести пальцы на широкой спине зверя, а медведь с ревом драл когтями стальные доспехи. Стоял жуткий скрежет, ломались крепкие когти, как рыбья чешуя под ножом, сыпались на землю панцирные пластинки, когти впивались в мелкие кольца кольчуги, и Томас перекосился от боли – длинные медвежьи когти достали через толстый вязаный свитер, впились в мышцы спины.
Он уже не пытался свести пальцы в замок – медведь чересчур широк, – давил зверя изо всех сил, сипло дышал, медведь ревел, рычал, брызгал слюной. Томас слабел, давил из последних сил. Вдруг медведь ослабил хватку, попробовал высвободиться, оттолкнуть железного рыцаря. Томас сжал сильнее, сам удивляясь, что еще держится на ногах. Мощный рев зверя перешел в визг, собачье поскуливание. Он забарахтался, снова попробовал отпихнуться, Томас набрал в грудь воздуха, обхватил медведя крепче – тот стал вроде бы мельче, – сдавил, как только мог. Под руками затрещало, булькнуло, сверху на шлем обрушилась теплая жидкость, залила глаза.
Томас разжал объятия, быстро отступил. Из огромной пасти, что нависла над ним, хлестала кровь, красные, как горящие уголья, глаза исполинского медведя погасли. Он повалился навзничь, земля вздрогнула и качнулась. Толстые лапы дернулись и вытянулись.
Девушка под деревом сидела с выражением ужаса на грязном, перепачканном лице.
Калика неторопливо вел в поводу прядающего ушами коня. Окинул Томаса неодобрительным взглядом:
– Вечно перемазываешься, как свинья… Лезь в ручей, а то засохнет – не отдерешь.
Томас тяжело дышал, в груди хрипело, кололо при каждом глубоком вздохе. Не в силах ответить, он только повернул голову в сторону ручья, но шагнуть не решился: боялся, что ослабевшие ноги не удержат.
Олег спрыгнул с коня, подошел к девушке. Она испуганно отодвинулась, в глазах еще жил ужас.
– Дурочка, – сказал Олег убеждающе, – не меня надо бояться, а вон того, в железной скорлупе. Сердце у него тоже в скорлупе, остерегаю!.. Дай-ка поправлю ногу, она у тебя совсем окривела.
Он ощупал ее лодыжку, взялся обеими руками, помял, растянул, круто сдвинул. Девушка вскрикнула тоненьким голоском, как зверек в норке, но даже Томас сразу понял, что вывиха больше нет, а легкая боль через день-два забудется.
Томас потащился к ручью, стараясь не хромать, изо всех сил держа лицо безмятежным. Берег подался под его железными сапогами, Томас упал и на спине съехал в ледяную воду, подняв каскады сверкающих брызг. Ручеек был мал, ноги упирались в противоположный берег, а голова оставалась на этой стороне, студеная вода струилась между доспехами, намочила вязаную одежду, охлаждала избитое тело, Томас чувствовал себя сплошным кровоподтеком, из которого во все стороны торчат сломанные ребра и зазубренные обломки костей.
Он еще лежал в ручье – продрог, но терпел, хоть и стучал зубами. Солнце все еще палит нещадно, вон от зноя мухи падают замертво. Какая вышмыгнет из-под листика, то блеснет слюдяными крылышками, схватит что-то и тут же прячется. Трава на берегу съежилась, легла на землю, даром что корни опускаются до ледяной воды, – изнемогает.
Сверху послышался сильный голос:
– Сэр Томас! Нехорошо… Гости пожаловали, а он все рыбу ловит. Много поймал?
Томас услышал чужие голоса. Земля осыпалась под его железными локтями, наконец встал посреди ручья, похожий на фонтан в королевском дворце: из всех щелей доспеха брызжут тугие струи воды. За пазухой что-то трепыхнулось. Томас непроизвольно сунул пятерню, пошарил, на ладони прыгала серебристая рыбка с красными плавниками и выпученными сердитыми глазами. Остолбеневший Томас разжал пальцы, рыбка подпрыгнула и булькнула в ручей.
– Это за полдня? – сказал Олег обвиняюще. – Эх… Иди встречай гостей.
