Ютланд видел, победители передрались за богатую добычу. Схватка, скорее всего, началась, как обычно в таких случаях, между двумя воинами из разных племен, к ним на помощь с обеих сторон бросались свои, так резня распространилась по всему захваченному городу.
Ютланд проехал по гребню холма, посматривая на горящие дома холодно и равнодушно. Эти люди не заслуживают ни жалости, ни даже интереса, Как те, которые не смогли отстоять город, так и эти, что дерутся, как озверевшие собаки из-за сладкой кости.
Мелизенда зябко передернула узкими плечиками, розовые щечки побледнели.
– Они похожи на тех, – проговорила она тоненьким голосом, – что истребили всю мою охрану.
– Чем похожи?
– Морды, – сказала она сердито, – такие же.
– Которые из них? – спросил он. – Там люди трех племен. А морды… У всех в бою лица становятся мордами.
Она подняла голову и скосила глаза, чтобы видеть его равнодушное лицо.
– Какой ты… черствый.
Он подумал, ответил просто:
– Да. Наверное. Где остановимся на обед?
Она поежилась, не ожидала такого быстрого и простого согласия с таким чудовищным обвинением, помедлила, снова зябко передернула плечами.
– Обед?.. Мы только что позавтракали.
– Как скажешь.
Она ощетинилась.
– Тебе не кажется, что твоя забота становится оскорбительной? Я что, должна все время есть или спать?
– Ну… не все время, – ответил он в затруднении, – еще чесаться, говорить, какая ты красивая…
– Дурак!.. И вообще… а почему ты черствый?
Алац идет медленно, Ютланд нагнулся к седельной суме, Мелизенда ждала ответ, но он вытащил уже аккуратно отрезанный ломоть хлеба и положил на него зажаренный вчера ломоть вкуснейшего мяса.
– Тогда лопай на ходу.
– Как?
– Артане, – объяснил он, – всегда так делают.
Она горестно вздохнула.
– Ну дикари, какие дикари…
Однако приняла хлеб и мясо, надкусила и пробормотала с полным ртом:
– Не увиливай. Сам признался, что черствый.
– Ну и что?
– А почему черствый?
– Не знаю, – признался он. – Еще не знаю, кто я, что со мной… потому те в долине – сами по себе, а я пока что сам по себе. А вот когда разберусь…
– Тогда что?
– Не знаю, – ответил он честно. – Мне самому не нравится, что их возня меня не трогает. Как будто я не человек! Или не совсем человек…
– Так нельзя, – сказала она рассудительно. – Хотя, конечно, ты всего лишь пастух… тебе, наверное, можно. Это я должна думать и заботиться обо всем народе. А ты что, с тебя какой спрос…
– Верно, – согласился он. – Мне бы сперва с собой разобраться. Тебе проще, ты как этот олень, которого едим. У него тоже все было просто и безмятежно. Правда, вкусный?
Она на мгновение задержала руку с прожаренной грудинкой в воздухе, даже отодвинула, но озлилась на себя, что поддается его глупым и непонятным речам, с удвоенным аппетитом впилась зубами в сочное мясо.
Алац взбежал на холм, внизу открылась широкая зеленая долина с небольшой, но быстрой речкой, парой густых рощ, ни одного села, хотя земли, судя по траве, плодородные.
Мелизенда просияла, даже недоеденный ломоть хлеба с мясом задержала в воздухе.
– Эта дорога мне знакома!
Он изумился:
– Ты здесь бывала?
– Нет, – сказала она обстоятельно и важно, – но тцарские дочери учатся не только вязанию, как ты думаешь. На картах отмечены наши союзники… Видишь вон те далекие горы? За ними уже Вантит!.. А за этой долиной в во-о-о-он том предгорье обитает могучее и отважное племя говерлов, слыхал? Столица у них Родопск, а правит там знаменитый князь Гуцурл, мой двоюродный дядя, кстати. Правда, у нас с ним нет дружбы, хотя два года назад он лично приезжал в Вантит заключать договор, но, насколько я знаю, ничего не получилось.
– Почему?
– Он близко и далеко, – объяснила она. – Вантит на той стороне горного хребта, видишь, какой он высокий и страшный?.. Чтобы оттуда попасть на земли князя Гуцурла, надо суметь одолеть эти проклятые горы! Так могут только самые отважные скалолазы, а все остальные должны почти три месяца пробираться по горным тропам попроще, но все равно часто срываясь в пропасти и погибая, чтобы выйти на эту сторону. Так что до Вантита уже близко, ты прав, но…
Он буркнул:
– А я вот не вижу этих «но». Ты что, хочешь заехать в гости к дяде?
Она затрясла головой.
– Нет! С какой стати?.. Он мне совсем неинтересен. Он может говорить только о величии своего племени. Его послушать, так куявы и артане вообще муравьи в сравнении с говерлами.
– Конечно, дурак, – согласился он. – Нет чтобы говорить только о тебе, твоей красоте, твоем уме, вежливости, доброте, великодушии, терпении, незлобивости…
Она кивала, очень довольная, потом насторожилась и посмотрела с подозрением, но лицо молодого пастушка слишком простое и простодушное, и она снова расслабилась, чувствуя снисходительно, что наконец-то и этот начал понимать и ценить ее, настоящее сокровище.
– Молодец, – сказала она поощрительно, – наконец-то ты понял.
– Да уж, – согласился он, – наконец-то. А каким дураком был, правда?
– Зато ты отважный, – утешила она.
– А ты, – сказал он, – зато красивая.
Глава 10
Горный хребет приближается медленно, еще далек, но земля то и дело оскаливается торчащими прямо из зелени острыми зубами скал. Дорога иногда резко сворачивает, обходя глыбы с двух-трехэтажный дом, другой раз заставляет карабкаться на такой крутой склон, что, сохрани он угол подольше, в конце можно бы оказаться на вершине самых высоких гор.
Конь осторожно прошел по узкой тропке по крутизне, дальше нагромождение серых скал, мощный рев водопада, за поворотом в самом деле небольшая речка падает с высокого уступа в выбитый ею бассейн, дальше течет уже тихо и смиренно, как ведет себя куявка в доме артанина.
Ютланд насторожился, впереди двое в пестрых длинных одеждах и с причудливыми головными уборами потрясают разрисованными посохами и выкрикивают нараспев длинное и замысловатое заклинание.
Дюжие мужики закончили привязывать к столбу над обрывом молодую женщину в платье с очень коротким подолом и нарочито разорванном.
Трое сразу же сели на лошади и ускакали вниз, а последнему, как он только подошел к своему коню, один из жрецов резко велел остаться.
Мужик поправил седло, конь мотнул гривой и полез губами ему в карман. Жрецы подняли посохи над головой и прокричали вместе одно длинное слово, что показалось Мелизенде неприятным и даже зловещим.
– Дикари, – сказала она сердито.
– Ага, – согласился он равнодушно.
