Аукционист вышел вперед.
Ему не пришлось даже спрашивать, желает ли кто-нибудь повысить предлагаемую ставку.
– Пятьсот золотых! – понеслось из разных концов зала.
– Пятьсот двадцать!
– Пятьсот тридцать!
– Пятьсот тридцать пять!
Ведущий повернулся к ложе Самоса.
– Не соблаговолит ли теперь благородный Самос, первый из рабовладельцев Порт-Кара, неоспоримый хозяин всего моря, блистательной Тассы, проявить интерес к этим недостойным девчонкам? – полюбопытствовал он. – Неужели не сумеют они тронуть сердце моряка, вернувшегося из дальнего плавания?
Прокатившийся по залу смех лучше всяких слов говорил, что такого просто не может быть.
– Неужели не приятно будет ему получить пагу из этих женских рук? Или не обласкает его взор их танец?
А вид их юных тел, их приоткрытых в нетерпеливом ожидании губ неужели не разгонит суровых морщин у глаз, опаленных солнцем и ветром, уставших наблюдать однообразные волны блистательной Тассы?
Толпа ревом подтвердила, что всякие сомнения в этом напрасны.
Однако Самос продолжал хранить молчание. Лицо его оставалось бесстрастным.
– Не будут ли они по праву служить достойным украшением даже дворца самого убара Порт-Кара, хозяина всей блистательной Тассы?
Среди зрителей воцарилась полная тишина.
Во мне все клокотало от бешенства и непритворного страха. Я боялся даже представить себе, что девушки будут проданы кому-нибудь из Порт-Кара. Никогда ещё ни одной рабыне не удавалось убежать из этого города, защищенного с одной стороны бесконечными, поросшими тростником болотами дельты реки Воск, с другой мощным, непреодолимым течением Тамберского пролива и охраняемого с третьей стороны безбрежными водами восхитительной, блистательной, но чрезвычайно опасной Тассы. Недаром говорят, что в Порт-Каре рабские цепи самые тяжелые. Вероятно, нигде больше на Горе судьба рабыни не складывается так тяжело и безрадостно, как в грязном, жестоком и злобном Порт-Каре.
Я не позволял себе даже мысли о том, что с этого деревянного помоста, с этого самого часа судьба девушек круто изменится и они на долгие годы, полные нищенского убогого существования, окажутся в услужении и полной власти одного из самых жестоких и бесчеловечных рабовладельцев Гора, вынужденные доставлять наслаждение тому, кто видит в них только раба, только животное.
– Я пока воздержусь от ставок, – бросил Самос.
Ведущий аукциона понимающе улыбнулся и низко склонил голову.
– Пятьсот сорок! – включился в новый виток борьбы какой-то богач из Ара, и земляки радостными криками приветствовали его предложение.
На минуту в зале наступило затишье.
– Итак, мне предложено пятьсот сорок золотых тарнов за этих волнующих кровь диких красавиц, – продолжал торг аукционист. – Всего пятьсот сорок за этих великолепных, необъезженных животных, вырванных прямо из лона матери-природы и специально обученных будить в вас желания, будоражить воображение и рыдать от наслаждения! Подумайте, досточтимые братья и сестры моего возлюбленного славного города Ар, неужели эти неповторимые создания не стоят того, чтобы к предложенной за них горсти золота добавить ещё пару монет!
Смущенные улыбки большинства зрителей ясно свидетельствовали, что рабыни, безусловно, того стоят, но вот этой самой пары монет, как, впрочем, и самой горсти золота, у них нет.
– Пятьсот сорок пять, – решился наконец рабовладелец с Тироса.
Зрители дружно приветствовали его ставку, но на этом предложения закончились.
Аукционист обвел глазами погруженные в темноту зрительские ряды, желающих перебить ставку не находилось.
Он поднял вверх правую руку, ладонью обращенную к трибунам. Как только он сожмет кулак, это будет означать, что предложение принимается.
Зал молча следил за его движениями.
Неожиданно, к моему ужасу, Элизабет устремилась прямо к противоположному краю сцены.
Остановившись, она уткнула руки себе в бока, ее голова повернулась:
– Мужчины Ара скупы! – объявила она.
Ее встретили смехом из зала и она тоже рассмеялась.
– Да, они скупы! – она еще раз рассмеялась, повернулась кругом и пошла к Вирджинии. – Вот, – насмешливо сказала она, – стройная красавица, гибкая и стремительная, рабыня Белого Шелка, умна, непривычна к прикосновениям настоящего мужчины, которого только может пожелать себе рабыня-дикарка, которая по его желанию станет более подобострастной и раболепной. Благородные мужи Ара, представьте ее прикованной к рабскому кольцу у подножия вашего ложа! Она одна стоит пять сотен монет золотом!
Толпа выкрикнула свое подтверждение этому и аукционист опустил свою руку, отступив, возможно удивленный не менее, чем кто-либо другой в этом зале.
– А вот эта девушка! – продолжила Элизабет, шагая к Филлис, – как насчет нее?
