Филлис испуганно посмотрела на Элизабет.
– Положи свои руки за затылок, рабыня, – приказала Элизабет, – и развернись к покупателям Ара!
Испуганная Филлис с великолепной четкостью сделала то, что ей приказали.
– О, Хозяева, неужели вам не понравится если она будет носить ваш ошейник? – поддразнивала Элизабет.
Послышались согласные возгласы.
– Но я предупреждаю вас, – заявила Элизабет. – Она ненавидит мужчин!
В ответ из зала раздался смех.
Филлис со злостью посмотрела на нее.
– Не опускай свои руки, рабыня, – рявкнула Элизабет.
Филлис осталась в таком же положении: голова повернута назад, а спина изогнута. На ее глаза навернулись слезы.
– Она считает, что еще не существует такого мужчины, который смог бы покорить ее, – не унималась Элизабет. – Она считает, что нет такого человека, который мог бы сделать из неё настоящую рабыню!
Возмущенные крики одних зрителей заглушили раскаты дикого хохота их соседей.
– Разве не стоит пяти сотен монет удовольствие привести эту девчонку домой в собственноручно надетом на неё ошейнике и доказать ей, что ты настоящий мужчина если, конечно, ты действительно мужчина, – а затем отправить её на кухню возиться с чайниками и грязными кастрюлями, пока она сама со слезами на глазах не станет умолять вас позволить ей спать у подножия вашего ложа?
Рев удовольствия свидетельствовал, что на сей раз в зале собрались только настоящие мужчины.
У Филлис по щекам катились слезы.
– Опусти руки, рабыня, – скомандовала Элизабет, и Филлис с облегчением отошла назад, к Вирджинии.
Впереди на помосте осталась только Элизабет. Она гордо встряхнула головой.
– Ну, а я сама? – рассмеялась она. – Кому из вас не хотелось бы заковать меня в цепи?
Такого в зале не нашлось, в чем убеждал дружный рев зрителей, с энтузиазмом принявшихся колотить правым кулаком по левому плечу, даря девушке горианские аплодисменты.
– Не могу сказать, – заметила она, – что я этого не достойна.
Она этого, безусловно, достойна, подтвердили неистовые вопли зрителей.
Элизабет пальцем указала на симпатичного парня в первых рядах, очевидно мастера по выделке шкур.
– Вот ты, – спросила она, – хотел бы иметь меня своей рабыней?
Тот, рассмеявшись, хлопнул руками по коленям.
– Хотел бы! – признался он.
– А ты, – указала она на торговца в богатых одеяниях, не сводящего с неё горящего взгляда, – ты хотел бы, чтобы я принадлежала тебе?
– Конечно, – не стал отрицать тот.
– Найдется ли в зале мужчина, кто не хотел бы держать меня в объятиях?
Дружный крик потряс стены старого, видавшего виды Куруманского рынка.
– Нет! – в один голос убежденно заявили зрители.
– Но ведь сейчас я только жалкая рабыня без господина, – грустным голосом поведала она о своей трагедии и протянула к публике свои руки, держа их над головой так, словно они были скованы цепями. – Кто из вас купит меня?
На аукциониста обрушился шквал предложений.
Элизабет вернулась к своим подругам и, взяв их под руки, вывела в самый центр помоста.
– Кому мы достанемся? – снова спросила она.
– Восемьсот золотых! – предложил один из желающих.
– Восемьсот пятьдесят! – тут же перебил его другой.
Затем ставка подпрыгнула до девятисот пятидесяти, ещё через мгновение дошла – страшно даже сказать! – до тысячи, и наконец кто-то предложил совершенно астрономическую сумму в тысячу четыреста золотых тарнов.
Ведущий сделал сигнал музыкантам, и пока он демонстративно держал над головой руку с открытой и повернутой к публике ладонью, девушки исполнили финальный момент танца новоприобретенной рабыни, отражающего её радость от сознания, что скоро она будет лежать в объятиях своего нового господина. Танец заканчивался сценой коленопреклоненной рабыни, застывающей в позе полной покорности, с низко опущенной головой и протянутыми господину для сковывания их наручниками ладонями.
С минуту ведущий аукциона ждал, пока стихнут овации, и тут ему была предложена за девушек совершенно невероятная, фантастическая ставка в полторы тысячи золотых монет. Насколько я знаю, никогда ещё на Куруманском невольничьем рынке никто подобной суммы за трех рабынь не предлагал. Да, предприятие Кернуса, безусловно, было доходным.
