произнесла она, наклонившись и поцеловав Ремиуса в затылок.
Вирджиния не в силах была сделать ни шагу с места, её кулачки беспомощно сжимались, а в глазах заблестели слезы отчаяния.
– Как твое имя? – требовательно обратился Хо-Ту к рабыне красного шелка.
– Лана, господин, – ответила она.
– Завтра ты тоже оставишь дом Кернуса.
– Да, господин, – недоуменно пробормотала девушка, переводя ничего не понимающий взгляд с Хо-Ту на Ремиуса и обратно.
– А сейчас, – распорядился Хо-Ту, – отправляйся в камеру для ожидающих!
У девушки от неожиданности едва земля не ушла из-под ног.
– В камеру для ожидающих?! – воскликнула она.
– Да, – усмехнулся Хо-Ту. – Завтра на Празднике Любви тебя выставят на продажу.
– Нет! – закричала она. – Нет!
Вирджиния расхохоталась и захлопала в ладоши.
– Нет! – продолжала истерично кричать Лана.
– Марш в камеру, рабыня! – скомандовал Хо-Ту, снимая с пояса стимулятор.
В глазах девушки появился животный ужас. Она бросила последний взгляд на Ремиуса и, опасаясь вывести из себя Хо-Ту, опрометью бросилась из зала. Вирджиния Кент опустилась на колени перед Хо-Ту и низко склонила голову.
– Спасибо, господин, – сказала она.
Хо-Ту взял её за подбородок и приподнял ей голову.
– Ты смелая девчонка, маленькая рабыня, – сказал он. – Но к мискам с овсянкой тебя допускать опасно.
Она снова уронила голову.
– Ну, хватит! – тут же пробурчал Хо-Ту. – Живо в камеры!
И Вирджиния Кент, некогда преподававшая в колледже на Земле древнюю историю, мигом вскочила на ноги и, босая, в короткой тунике рабыни, побежала в камеры для ожидающих, откуда её поутру вместе с остальными отправят на невольничий Куруманский рынок, где она, стоя на деревянных подмостках рядом с Филлис и Элизабет, будет своим выставленным на продажу телом, как и сотни других девушек, зарабатывать деньги для дома Кернуса.
Хо-Ту поглядел ей вслед и усмехнулся:
– До чего смелая девчонка.
– И весьма опасная, когда у неё под рукой оказывается миска с овсянкой, – напомнил я.
– Да, верно, – согласился он.
Я окинул взглядом опустевший зал. Теперь здесь оставались только охранники и члены обслуживающего персонала. Мне уже хотелось вернуться в свою комнату.
Прощание с Элизабет давалось мне тяжелее, чем я мог предполагать.
Внезапно в зал вошли два охранника, толкая перед собой женщину.
Я заметил, что лицо Хо-Ту покрылось мертвенной бледностью. Его рука потянулась к кривому ножу на поясе.
Женщину подвели к столу, к тому месту, где сидел Кернус. Вокруг её талии был завязан ярко-алый шнурок, с которого свисала длинная полоса красного шелка. Волосы женщины были распущены, а руки стянуты цепями за спиной. На левой лодыжке у неё ещё позвякивали прикрепленные колокольчики, по звон их уже не казался таким мелодичным, как раньше. И шокера для рабов у неё на поясе тоже не было.
– С Кейджералией тебя, Сура, – приветствовал женщину Кернус.
– С Кейджералией, господин, – с неприкрытой злостью ответила она.
Хо-Ту не выдержал.
– Пусть она вернется в свою комнату, – обратился он к Кернусу. – Сура хорошо служила нам. Она лучшая наставница во всем Аре.
– Ей следует напомнить, – ответил Кернус, – что она всего лишь рабыня.
– Я прошу вас! – воскликнул Хо-Ту.
– Это решено, – сказал Кернус. – Пусть разыграют, кому она достанется.
Несколько мужчин оставили свои места и собрались вокруг одного из столов, на котором тут же появились игральные кости и пустой кубок. Сура с низко опущенной головой продолжала неподвижно стоять перед Кернусом на коленях. Охранник пристегнул к её ошейнику цепь, а ключ от крохотного замка – кусок загнутой на конце проволоки – повесил себе на грудь. За спиной женщины мужчины возбужденными криками сопровождали каждый бросок игральных костей. Я начинал догадываться, что это уже не просто очередной розыгрыш; за всем стояло нечто большее. Гордость Суры и занимаемое ею в доме положение, хотя она и была всего лишь рабыней, признавались и большинством охранников, и членами обслуживающего персонала. Похоже, даже Кернус решил, что она заходит слишком далеко, поэтому и счел необходимым унизить её, позволив использовать Суру как обычную рабыню красного шелка.
