женщина Ара.
– Пожалуйста, не надо здесь рыться! – воскликнула она.
– Молчи, рабыня, – огрызнулся я, занятый своим делом, и тут заметил на дне сундука выцветшую тряпичную, местами порванную куклу размером не больше фута, одетую в костюм свободных, – обычную куклу, с которыми играют все девочки в любом городе, наряжая её или рассказывая ей сказки.
– Что это? – недоуменно спросил я, показывая куклу Суре.
С диким криком рабыня красного шелка сорвалась с места, схватила со стены шокер и привела его в готовность. Я заметил, что стрелка указателя мощности на нем дошла до красной, смертельной отметки. Металлический наконечник почти мгновенно раскалился докрасна. Мне даже было больно смотреть на него.
– Умри! – закричала она и, выставив перед собой шокер, бросилась ко мне.
Я выронил куклу и, сделав шаг в сторону, поймал женщину за запястье. Шокер выпал из её завернутой за спину руки и покатился по полу. Затем я оттолкнул от себя Суру, подобрал шокер, выключил его и повесил себе на пояс.
Сура стояла, прижавшись спиной к стене, закрыв глаза и отвернув голову.
– На, возьми, – протянул я ей куклу.
Она прижала куклу к груди.
– Извини, – сказал я.
Она стояла с куклой в руке, не сводя с меня встревоженных глаз. Я отошел от неё и, сняв с пояса шокер, повесил его на прежнее место, откуда она снова могла взять его, если, конечно, захочет.
– Извини, я просто искал ка-ла-на.
На её лице отразилось полное замешательство.
– Вино в последнем сундуке, – шепотом ответила она.
Я подошел к сундуку, откинул крышку и обнаружил бутыль ка-ла-на и несколько небольших бокалов.
– Ты пользуешься большим расположением в этом доме, рабыня, если тебе позволяют иметь в комнате вино, – заметил я.
– Позвольте, я вам налью, – прошептала она.
– Это уже без всяких штучек Кейджералии? – поинтересовался я.
– Да, господин, – ответила она.
– Тогда, если Сура позволит, я сам налью ей вина.
Она безучастно посмотрела на меня и, продолжая прижимать куклу к груди, протянула руку за бокалом. Рука её дрожала, проливая на пол капли ка-ла-на, и мне пришлось поддержать её ладонь, помогая ей поднести вино к губам.
Она пила, судорожно глотая, так же, как та темноволосая девчонка – предводительница рабынь с Горшечной улицы. Затем и я поднял бокал, позволяя ей осушить свой первой.
– С Кейджералией.
– С Кейджералией, господин, – прошептала она.
– Куурус, – сказал я.
– С Кейджералией, Куурус, – также шепотом ответила она.
Я отошел в центр комнаты и уселся, скрестив перед собой ноги. Бутыль я, конечно, взял с собой.
Она поставила рядом со мной свой бокал и подошла к сундуку, в котором хранилась её кукла.
– Зачем тебе эта игрушка? – спросил я.
Она молчала, аккуратно укладывая куклу на прежнее место среди лоскутов и украшений, на самое дно сундука, в правый угол.
– Можешь не отвечать, если не хочешь, – сказал я.
Она вернулась ко мне и опустилась напротив меня на колени. Я снова поднес ей вина и выпил сам.
– Эту куклу подарила мне моя мать, – сказала она.
– Я и не знал, что у рабынь красного шелка могут быть матери, – заметил я и тут же пожалел о своей нелепой шутке, увидев, что она не улыбается.
– Ее продали другим хозяевам, когда мне было пять лет, и это все, что у меня от неё осталось.
– Извини, – сказал я.
Она опустила глаза.
– Отца своего я не знала, – продолжала она, – но думаю, он был красивым рабом. Мать тоже мало что знала о нем, поскольку во время моего зачатия они оба были в масках.
– Понятно.
Она снова поднесла бокал к губам.
– Хо-Ту любит тебя, – сказал я.
